Бесноватые
Шрифт:
Она слушает Сэл, которая являет собой смесь здравого смысла и южной крутизны — женщина, которая однажды пришла работать двойную смену через несколько часов после аборта, потому что ей надо было заплатить врачу.
— Нет, я не стала заявлять о разбитом окне, потому что какой смысл? Он скорее всего узнал машину на ресторанной стоянке, заглянул внутрь и увидел значок на сиденье или на полу. Мне совершенно ясно, что произошло, я уверена на сто процентов, что не приближалась к нему в ресторане настолько близко, чтобы он смог сорвать с меня значок.
Она слушает еще какое-то время. Дождь рикошетит от капота машины, образуя пар, похожий на туман в горах.
— То же, что в тот раз. Я не буду подавать в суд, если они меня отпустят, и всё такое, они не смогут выставить меня за
Повесив трубку, она идет в магазин на углу и берет бесплатные газеты. Ей надо начинать искать работу прямо сейчас. Она может продать «Ниссан» и взять напрокат какую-нибудь развалюху, пока снова не встанет на ноги, разница в деньгах позволит ей продержаться на плаву между двумя работами, но она совершенно не представляет, как закрыть финансовую брешь и накопить на другую машину.
Она вернулась в свою комнату в мотеле, — она поклялась, что никогда не будет снимать жилье, как Сэл: достаточно небольшого просчета, и бюджет этого не выдержит, но сейчас у нее нет выбора, она снова в бегах. Она смотрит на свое лицо в зеркале в ванной и понимает, что ее возьмут не в любой ресторан. Она всегда была миловидной, но взгляд ее теперь стал ожесточенным. Она уже не так легко относится к работе, как раньше, и это становится заметно. Начальство любит, чтобы «девочки» были свеженькими, неозабоченными. Она всегда успешно скрывала свои заботы за улыбкой, она с легкостью оставалась на ногах целый день, и работу свою она знает лучше, чем молодые, — ее клиенты всегда так ей и говорили. Если бы она работала в офисе, она бы уже давно сделала карьеру, но когда ты официантка, ты не можешь быть больше никем — только официанткой, и чем старше ты становишься, тем больше у начальства возникает подозрений, что тебя просто привлекает медицинская страховка.
Чаевые в «Уинни» были солидными, и ей нужно похожее место. Некоторое время она раздумывает, не наняться ли на две работы сразу, просто пока не вылезет из этой денежной ямы. Она может по утрам работать на аллее, потом перехватывать пару часов сна и, как и прежде, работать свои вечерние смены, или так: работать в одном ресторане, но брать двойную смену каждые три дня. Но для начала ей надо найти хотя бы одну работу, не говоря уже о двух, а в объявлениях ничего хорошего нет.
Первое же собеседование, на которое она идет, провальное: оно проходит в выкрашенном в темно-красный цвет задрипанном заведении, где подают ребрышки, оно забито подавленными эмигрантами, для которых английский — не родной язык, а страшный управляющий по имени Этель предупреждает ее, что они не терпят бездельников. Следующее собеседование, которое она проходит там же, — столовка, располагающаяся за расписанной граффити автобусной стоянкой, населенная ископаемыми, питающимися подаянием в виде старого кофе. Чтобы войти и выйти из здания, надо пройти по темной неосвещенной стоянке. Учитывая, что ее преследователь может ожидать где-нибудь поблизости, это не стоит риска.
Наконец, она получает достойное место в «Аманде» — заведении, под завязку нагруженном десертами, — в небезопасном, но, к счастью, хорошо освещенном районе в центре города, где дети валяют дурака на огороженных металлической сеткой для курятников баскетбольных площадках, покуривая и постоянно курсируя от одной компании к другой. Молли восхищают десерты в «Аманде». Они стоят в высоком стеклянном шкафу, залитом неоновым светом оттенка перечной мяты, и кажутся выполненными из каких-то неземных ингредиентов. Желе здесь таких цветов, от которых слезятся глаза, таких оттенков нет ни в природе, ни за ее пределами, сливки настолько белые, что похожи на пластиковую краску, а тыквенный пирог как будто сделан из оранжевой набивки для диванов.
Но, черт возьми, это же работа, и другие девочки, кажется, нормальные, разве что немного отстраненные. Они испуганы, она это видит — они боятся притормозить, потому что тогда они остановятся, подобно механическим игрушкам, у которых кончился завод. Плохо то, что у нее поздняя смена — до двух часов ночи, а после этого надо накинуть полчаса на уборку, но люди, работающие в обслуживании, выбирать не привыкли, и вообще, ночные посетители не так уж разборчивы в еде.
Мотель, в котором она живет, пахнет сыростью и быстрым сексом. В нем есть мерзкий бассейн, боязливый уборщик-мексиканец и странный клерк на входе, который так тщательно изучает комиксы, как будто их написал Диккенс. Она возвращается из «Аманды» слишком уставшей, чтобы стирать форменное платье, но это все равно надо делать — иначе платье вовремя не высохнет. Чаевые там меньше, потому что десерты дешевле, и это неудивительно, учитывая, какой у них вкус. Амандой звали первую хозяйку заведения, но ресторан ее угробил, и теперь заведение продолжает работать благодаря остаткам персонала — у них всех уже плохая кожа и мрачный вид, как у наркокурьеров.
В те минуты, когда работы бывает чуть поменьше, Молли смотрит через зеркальное окно на продуваемую ветром, пустынную улицу и удивляется, как дошла до такой жизни. У нее нет ни настоящих друзей, ни кого-нибудь, чтобы обменяться неформальной шуткой, ни верного любовника, который только и ждет, чтобы сказать, что все будет хорошо. А в плохие вечера, когда дождь пригибает навесы из красного пластика и в кафе никого нет, она спрашивает себя, сколько сможет продержаться так, делая вид, что все отлично, сколько времени пройдет, прежде чем ее дежурный оптимизм и многообещающая улыбка дадут трещину и отомрут под грузом такой жизни.
Но стоит только начать так думать, и пиши пропало. Поэтому она прикрывает оставшиеся на запястье ожоги от кофейника, и даже с самыми неприветливыми клиентами заботлива. Она работает на автопилоте до самого конца недели, и однажды в дождливый воскресный вечер она даже не замечает, что он вернулся, тот преследователь вернулся и втиснулся в закуток в конце ее секции прямо перед самым закрытием ресторана.
Свет над алыми сиденьями тусклый, поэтому, когда она осознает, что это его лицо, — у нее шок. Он выглядит ужасно, как будто не спал целый месяц. Он похож на маньяка, которого преследует мысль о совершенных преступлениях. Волосы его давно не стрижены, он отрастил усы, которые его старят, и она знает, что не может попросить Розмари, вторую официантку, принять его заказ, потому что ее половина пуста и Розмари выскользнула на улицу покурить.
Теда, повара, нигде не видно. Никто ей не поможет. Она роняет меню на его стол и прихлопывает рукой, затем проверяет, уходя, что ее именной значок на месте. Но ей же надо вернуться и принять заказ, потому что в этом состоит работа, и именно это она и делает. И он говорит:
— Молли, я тебя повсюду искал. Ты единственная, кто может мне помочь. Пожалуйста, не уходи, я не сделаю ничего плохого.
Она хочет уйти, но вынуждена остановиться и спросить:
— Зачем вы подводите меня под увольнение? — Она держит кофейник прямо над ним, готовая швырнуть его в лицо посетителю, если тот двинется хоть на дюйм в ее сторону.
— Ты слишком необычна, чтобы работать в столовках, — говорит он, глядя ей в глаза. — Такие большие голубые глаза, как у ангела. Ты хорошая женщина, Молли. Знаешь, как мне трудно отпускать тебя? В первый раз, когда я тебя увидел, я знал, что ты можешь спасти меня от себя самого, остановить меня, не дать мне причинять другим зло.
— Вы сумасшедший, мистер, — говорит она ему. — Я даже себя-то спасти не могу.
— Молли… — тянет он к ней руку.