Бесноватые
Шрифт:
– Которую на самом деле звали Ребеккой Брейсгердл, – перебил Джеффри.
– Которую на самом деле звали Ребеккой Брейсгердл! Сейчас я не стану этого отрицать. Я ничего не стану отрицать сейчас. Никто не сказал мне, что она умерла. Более того, умерла насильственной смертью.
– Сэр, а кто сказал вам, что она умерла насильственной смертью?
– Пег. Она клянется, что ты ей так сказал. Она рассказала мне все сегодня утром, когда я очнулся, выгнал прочь доктора Хантера и увидел Пег: она сидела у моей постели и плакала. У этой потаскушки доброе сердце. Добрее просто не бывает. Поэтому…
Сэр Мортимер оглянулся. Хозяин «Виноградника», высоко задирая ноги в шлепанцах, неслышно подобрался к ним и был замечен, лишь когда разразился тирадой относительно того, что не потерпит, чтобы в его дом врывались всякие бездельники…
– Убирайся! – рявкнул сэр Мортимер.
Вот как поступали люди этой породы. Порывшись в карманах, он достал из-под плаща туго набитый кошелек и швырнул в коридор с такой силой, что завязки кошелька лопнули и монеты покатились по полу.
– Бери их, жри, делай что угодно. Но чтобы я тебя больше не видел!
Джеффри, увидев, что сэр Мортимер покачнулся, вскочил на ноги и хотел его поддержать. Но помощи не потребовалось. Вся эта сцена с трактирщиком, бросившимся подбирать монеты и мгновенно затем исчезнувшим, промелькнула, словно во сне. Джеффри снова сел. Сэр Мортимер подошел к столу.
– Кстати, о Пег. Она говорит, что ты решил жениться на ней. Это правда?
– Правда.
– И не откажешься от своего намерения, что бы ты ни услышал о ней?
– Нет.
– Хорошо. Разумно. – Сэр Мортимер облегченно вздохнул, при этом щеки его раздулись. – Ты бы ее видел сегодня утром. Стоит у моей постели и просит прощения. Она – у меня, это ж надо! Я должен умолять ее о прощении! У меня просто сердце разрывается, хоть ты и думаешь, что у меня и разорваться-то нечему.
– Такая забота о племяннице, сэр…
– О племяннице? – переспросил сэр Мортимер. – Олух ты! Пег – моя дочь.
– Да, – согласился Джеффри, не меняя тона. – Она – ваша дочь.
Сэр Мортимер расстегнул плащ (при этом показалось все засаленное великолепие его расшитого цветами камзола) и швырнул его на пол, как прежде – кошелек.
– Ты ведь не догадывался? Не ври – все равно не поверю. Что другое ты, быть может, и подозревал, например, что я отправляю потаскушку в тюрьму, о ней же заботясь. Пег говорит, что это ты подозревал. Но то, что она – моя дочь… Нет, об этом ты не догадывался.
– Нет, не догадывался… Сыщику можно было бы быть и посообразительней.
– То-то! Так оно лучше!
– Вы думаете? Забавно только: я ведь сказал Пег – просто так, в шутку, – что ей больше пристало быть вам дочерью, нежели племянницей. И еще забавно, что никто, кроме Лавинии Крессвелл, не докопался до вашей тайны – так тщательно вы ее скрывали. А ведь события и даты сходились, словно костяшки на счетах. Сложить их мог всякий. Возможно, кто-то и сложил.
– Ложь!
– Да нет, успокойтесь. Больше никто ни о чем не догадался.
Ветер шелестел по карнизам. Сэр Мортимер, уже было замахнувшийся палкой, вновь опустил ее.
– Нас, как и любого другого на нашем месте, – продолжал Джеффри, – ввело в заблуждение то, что Ребекка Брейсгердл казалась старше, чем на самом деле. К тому же платья и прически на портретах изображались одинаково и сорок, и шестьдесят лет назад. Кроме того…
Джеффри взглянул на своего собеседника.
– Ребекка Брейсгердл была на двенадцать лет моложе своей сестры Анны, то есть родилась около 1688 года. Когда красота ее была в самом расцвете, в двадцать два или двадцать три года, в 1711 или 1712 году, она пошла на содержание к сумасшедшему Тому Уинну. А через двадцать лет, когда красота изрядно поувяла, в нее до безумия влюбился один человек, намного моложе, чем она.
– Я не отрицаю…
– Года через четыре этот молодой человек ее бросил. Она к тому времени стала скупой и неприятной. Или тогда ее «странности» только начали проявляться? Вряд ли нужно рассказывать вам, что женщина эта, являя собой феномен достаточно редкий, но никак не уникальный, не утратила способности к деторождению, когда ей было уже под пятьдесят: И в конце тридцать шестого родилась Пег.
– Тише! Ради Бога, замолчи!
– Это должно быть сказано и забыто. Но сказать нужно.
– Как ты об этом узнал, если даже не подозревал ничего? И когда?
– Вчера вечером. В сундуке, где были спрятаны драгоценности, я нашел два пергамента с новыми записями. Про один вам могла сказать Пег. Это – завещание. Про другой она вам говорить не могла, так как сама ничего о нем не знала. На этом пергаменте безумная старуха описывает свою историю. Ребекка Брейсгердл, или Грейс Делайт, не имела особых причин питать нежные чувства к вам или даже к ребенку, которого вы зачали, а потом забрали от нее…
– А что могла дать ребенку эта негодная женщина? Что могла она дать Пег?
– А что вы ей дали?
– Я поселил ее в своем доме – вот что! Я выдал ее за дочь моего младшего брата и его жены. Жена брата не являлась наследницей – так мы объявили. Они преотлично удовольствовались наличными: кто откажется от звонкой монеты? Но деньги, которые я положил на имя Пег, были моими. Если ты сомневаешься в том, что я просто обожаю эту потаскушку…
– О, вы ее действительно обожаете. А боялись вы, значит, разоблачения? Это им так запугала вас миссис Крессвелл?
– Да, черт возьми! Какой молодой человек из хорошей семьи захочет жениться на дочери всем известной куртизанки? Тем более если стало известно, что она ведет себя так же, как мать?
– Только охотник за приданым вроде меня!
– И ты бы не женился, хотя ты и любишь Пег, если бы – признайся в этом – я тебя обманом не завлек. О, черт бы меня побрал! Я ведь думал, что ты не женишься!
– Но сейчас-то вы так не думаете, иначе разве осмелились бы прямо заявить, что она ваша дочь?
– Теперь-то я знаю. Пег рассказала мне…
– О драгоценностях в потайном отделении сундука?
– Да, и это меня не радует. Для нее ты готов был украсть, для нее пошел бы на убийство. Глупо! Пег, конечно, думает: ах, как прекрасно! Но я так не думаю. И все же… По крайней мере, из этого всего следует, что у тебя есть сердце.