Беспечность волхвов. Часть 2

Ермаков Сергей Олегович

– Тебе ли не знать? Ты и они вращаетесь в разных информационных потоках. Одно дело – мыть руки под краном, другое дело – купаться в океане.

– Подумаешь… Вода – она и есть вода.

Второе «я» сердито прищурило глаз:

– Вода-то вода, да соленость у нее разная. Попробуй напиться морской водой, тогда поймешь разницу между ними и собой.

– Неудачная аналогия.

– Как знать, как знать.

Морис вскипел:

– Да если хочешь знать, этот русский нам подарок преподнес на тарелочке с голубой каемочкой, как говорил мой дед. Триггерная социальность. Он ухватил самую суть. Хотя… – Морис сузил глаза и слегка прикусил нижнюю губу. – А вот понял ли он сам то, до чего сумел докопаться

и додумался? Похоже, нет. Не поймешь их, этих русских. Хотя…

Ревиаль стиснул зубы, и на его щеках заходили желваки. Как же выразительно молчал этот русский на их встрече в черногорском кафе. Упорно отказался от его, Мориса, предложений. Но зацепочку-то оставил.

«А мы за эту зацепочку-то потянули. И все получилось. Вот только после разговора с Блине возникают сомнения, то ли получилось, на что я рассчитывал. Взгляд… Взгляд этого русского там, в черногорском кафе… Ожесточенность или испуг были тогда в его глазах?»

Морис стряхнул с себя оцепенение, вызванное видением глаз русского биолога, и вернулся к окружающей его действительности. Люди неспешно, но вполне целеустремленно двигались нескончаемым потоком. Морис скептически смотрел на демонстрантов.

– Русские, русские… Все-таки взяли они на вооружение эту триггерную социальность? Или она осталась только на бумаге в работе Богданова? Сейчас у русских те же проблемы, что и во Франции. Но, они не бунтуют. Тот протест, который был в Москве, какого-то иного порядка. Пойди и пойми, кто избрал более эффективный путь решения проблем – русские или французы. Но этот русский точно знал больше, чем сказал на конференции. Он докопался до истинных причин надвигающегося кризиса. Или нет? Он ясно конкретизировал ситуацию как триггерную социализацию. Он даже намекнул на ее механизм. И… повесил большой занавес на сцене. Нет, я не понимаю этих русских.

Второе «я» ехидно хохотнуло:

– А сам-то ты кто? Потомок первой волны русской эмиграции. Из солидарности с французами перестал понимать русских.

Морис исподлобья посмотрел невидящим взглядом напротив себя.

– Да, я потомок русских эмигрантов. Да, внук эмигранта. Говорю по-русски. Говорят, что даже очень неплохо говорю, без акцента. Волжский выговор. А вот русский я или нет, не понимаю. Наверное, русский, если даже это подвергаю сомнению. Дед говорил, что для русских присуще всегда и во всем сомневаться, при этом безгранично верить в свои идеалы и бороться за свои убеждения. Сомневаться – это не трудно. Это я умею. А они у меня есть, эти идеалы и убеждения? Вроде есть. Или мне это только кажется? Сомнений, по крайней мере, у меня хоть пруд пруди. А это основной признак русскости.

Второе «я» печально вздохнуло:

– Маловато будет для русскости. Вот сейчас ты шпионишь за русским в пользу Франции.

Морис нерешительно возразил:

– Ну почему сразу шпионю? Налаживаю деловые взаимовыгодные контакты. – Он печально вздохнул. – Хотя, если по сути, то шпионю. А что делать? Франция – это теперь моя родина. Дед часто рассказывал об обрусевших немцах и французах. Говорил о них с теплотой. Но ни разу не говорил об офранцузившихся русских. Может, я первый такой? Или действительно можно только обрусеть? Да и эта новая родина ко мне относится с подозрением. Дед после эмиграции в Иностранном легионе служил. Отец тоже служил Франции верой и правдой, а я все равно на подозрении. Хотя тоже служу честно.

В мыслях Мориса зашуршал скепсис: «Слушай, а не много ли ты тут о себе возомнил? Подозревают его, видите ли, представителя третьего поколения русских эмигрантов. А может, все проще? Обвинение, которое тебе предъявили, могли предъявить гражданину любой национальности Пятой республики. Ты собери мозги в кучу. Умерь свою мировую скорбь о собственной

персоне. И…»

От размышлений Мориса отвлек возникший перед его столиком мужчина в желтом светоотражающем жилете.

Казалось, демонстрантам на улице было совсем не до посетителей кафе. Но, как выяснилось, не всем. В любом социальном мероприятии находились самозванцы, возложившие на себя особую миссию организаторов. Это их подвижничество было вызвано не наличием у них исключительных организаторских способностей, а безотчетным желанием подавить собственные страхи, доведенные до абсурдных форм. Страхи перед ближайшим будущим блуждали в их головах толпами ничуть не меньшими, чем те, в которых им самим приходилось участвовать, страхи перед ответными мерами властей и результатами собственного бездействия. Этим людям поддержка окружающих была необходима как воздух. Без этой поддержки страх бы их просто раздавил. Один из таких организаторов и оказался перед столиком Мориса Ревиаля. С подозрительной миной на лице он направился к Морису, остановился в двух шагах от его столика. Ревиаль услышал недовольный скрипучий голос:

– Что, месье, не нравится?

Морис, захваченный собственными мыслями, поднял на него недоуменный взгляд:

– Простите, что вы сказали, месье?

– Я говорю, что мне кажется, что вас раздражают наши желтые жилеты? Или я ошибаюсь?

Ощущение безмятежного созерцания людского потока, похожего на плавное течение реки, дало сбой. Поток оказался не таким безобидным.

Морис обескураженно уставился на лицо незнакомца, перевел взгляд на демонстрантов и опять вернул его на лицо своего собеседника.

– С чего вы взяли?

– Это видно по вашей кислой физиономии, месье.

Конец фразы прозвучал фальцетом, и выдал страх, тщательно скрываемый незнакомцем. Профессиональное чутье Ревиаля мгновенно вычленило диссонанс между позой и голосом его собеседника. Страх. Животный стайный страх. Страх рваными клочьями витал над толпой. Морис в этот момент почти кожей ощутил эти завихрения тревоги над толпой.

Одни участники без труда могли совладать с чувством потенциальной опасности. Менее смелые безотчетно и инстинктивно жались к тем, кто вел себя более уверенно. У кого-то страх просто зашкаливал. Его не могло нивелировать уверенное спокойствие соседей. Эти люди могли подавить свой страх, только приступив к активным действиям. И чем выше был уровень страха, тем на более безрассудные поступки он толкал тех, в ком гнездился. У того, кто подошел к Ревиалю, страх стучался, как отбойный молоток.

Страх диктовал простую истину: «чем нас больше, тем труднее с нами справиться».

Смелость была зеркальным отражением страха, и хватало ее ровно настолько, чтобы предпринять попытку рекрутировать еще одного одиночку в стаю.

Ревиаль недовольно хмыкнул:

– Считаете, что только у вас могут быть жизненные неприятности и проблемы, а другие люди их лишены?

Незнакомец указал пальцем на улицу:

– Как раз наоборот, месье. У нас у всех проблемы. И вызваны они одними и теми же причинами. Мы объединились, чтобы их преодолеть. А вы сидите здесь, корчите недовольную физиономию, кофе попиваете. Ждете, когда за вас все решат другие? А сами тех, кто идет решать ваши проблемы, презираете!

Морис устало выдохнул воздух, в его голове мелькнуло: «Только этого идиота мне недоставало».

Незнакомец воспринял реакцию Ревиаля по-своему, он зловеще рассмеялся:

– Похоже, месье, проблемы у нас с вами разные. – Он ткнул пальцем в лежащую перед Ревиалем «Фигаро». – Тут даже не может быть сомнений. Как нетрудно догадаться, мы с вами читаем разные газеты. Вы читаете «Фигаро», а мы читаем «Либерасьон».

Ревиаль неприязненно посмотрел на своего собеседника из-под бровей.