Бесплатных пирожных не бывает!
Шрифт:
– Каким ты был! Был! Таким ты и остался!
– Ну это уже плагиат, – заметил разочарованно Гуров и начал напевать некогда популярную песню из кинофильма «Кубанские казаки».
Видимо, для разнообразия теперь позвонили в дверь. Гуров распахнул ее, шутовски раскланялся, только после этого узнал своего начальника, полковника Орлова.
– Вольно, подполковник, – Петр Николаевич вошел и начал стягивать мокрый плащ. – Ничего страшного с тобой не происходит. Рассказывают, что на фронте, после массированного артналета, некоторые начинали петь и плясать.
– Я только что пел, Петр Николаевич. Рад тебя видеть, проходи и скажи, пожалуйста, как там вот дальше: «Каким
Орлов шумно набрал полные легкие воздуха и, медленно выдыхая, долго и внимательно разглядывал своего друга.
– Это пройдет, – сказал он, проходя в гостиную. – Давай, смеха ради, не будем ничего есть, не станем пить чай или кофе, а, не нагружая желудки, тихо, спокойно поговорим.
– Ехать так ехать, сказал попугай… – Гуров замолчал, злорадно ухмыляясь, усадил полковника рядом с телефоном, сам устроился напротив. – Ты остановился на словах «тихо и спокойно поговорим».
Естественно, тут же зазвонил телефон. Орлов снял трубку.
– Слушаю. Кто его спрашивает? Товарищ знакомый, Лев Иванович уехал на две недели в санаторий. Звоните, – он положил трубку, кивнул: – Отключи. Я здесь, а больше по делу звонить некому.
Орлов, утопая в низком кресле, вытянул ноги; на друга смотрел с неприязнью.
– Ты мужик настоящий, иначе бы я с тобой не дружил, – и как-то по-бабьи вздохнул, – в недобрый день ты на мою голову свалился.
– Увольняйте!
Орлов собрался сплюнуть, но, увидев под ногами ковер, сдержался.
– Ладно, с твоей персоной закончили, давай о делах. Врать ты не будешь, а недоговорить можешь, так вот выкладывай все, полностью.
Гуров поднялся, принес из кабинета тетрадь со своими записями, протянул Орлову. Полковник прочитал заголовок, взглянул на Гурова и сказал:
– Ладно, пройди на кухню, организуй кофе или чай, – и начал читать.
Глава 6
Юрий Петрович надел свежую рубашку, даже галстук повязал, хотя никуда идти не собирался. Последние дни он редко выходил из дома, но перестал носить халат и тапочки, одевался, словно ждал гостей. Объяснялось это тем, что он начал замечать в себе непонятную леность, равнодушие. Привыкший жить активно, по жесткому расписанию, после разгрома «империи», потеряв почти все связи, Лебедев начал терять и себя. Целый день он только и думал, чем заняться. Телевизор Юрий Петрович не любил, читал с удовольствием, да сколько можно? Он решил было вести дневник, но тут же понял безумство данной затеи.
Иван деньги принес, решил остаться, поглядеть, чем закончится история с подполковником. Шел третий день, как Гуров выбрался из вытрезвителя, а вестей о себе не подавал. Лебедев не сомневался: Гуров должен объявиться немедля, человек с таким самолюбием молча проглотить подобную пилюлю не способен. В той или иной форме, подполковник должен проявить себя, сделать какой-то ход, тогда Юрий Петрович начнет думать над ответом.
Много хитрых комбинаций осуществил в своей жизни Лебедев, но никогда так напряженно не думал, не считал и не пересчитывал возможные варианты. Его сегодняшняя позиция выглядела неуязвимой. Парадоксально, но процессы, происходившие в обществе, сейчас работали на него. Еще недавно его могли забрать по подозрению, косвенным слабеньким уликам, запереть в каземат, начать мурыжить на бесконечных допросах. Сейчас – дудки! Никто не рискнет: перестроились товарищи, нет ли, а опасность момента отлично понимают. Конкретных улик против него нет, а для профилактики взять под стражу сегодня не позволят.
Мысли кружились по замкнутой
И южане молчат, черт бы их побрал! Они же имеют своих людей в милиции. Не могут узнать, что в Москве происходит? Ерунда, один раз сообщили – и точно, Гуров оказался один. Почему сейчас молчат, не понимают опасности? Опять ерунда, все они отлично понимают, не щенки – волки матерые. Мало их на свободе осталось, однако есть еще, и новых вырастим, обучим, не будет по-вашему, товарищи перестройщики.
Юрий Петрович так озверел от навязчивых мыслей и тоски, что взял с полки томик Достоевского, начал перечитывать, листать «Преступление и наказание», незаметно задремал. Снилось нечто голубое и спокойное, цветные сны он видел довольно часто. Он так расслабился в зыбком покое видений, что дверной звонок чуть не подбросил его в кресле.
– Лев Иванович, какими судьбами? – Лебедев неловко растопырил руки, готовый действительно обнять шагнувшего через порог Гурова. – Вот радость нечаянная! А я, признаться, соскучился, честно сказать, привязался я к вам. Вы ведь вроде как бы моя совесть, раздельно с грешным телом кочующая. Перебрали вы тогда в «Загородном», надеюсь, добрались благополучно?
Гуров прошел в комнату, не снимая сырого плаща, провел ладонью по влажным волосам, сказал:
– Должен сообщить вам пренеприятнейшее известие…
– Неужто прибыл ревизор?
– Хуже. Я нашел способ доказать вашу вину. Вы напрасно отравили меня, теперь-то я уж точно не отступлюсь. Вот, пожалуй, и все. Не прощаюсь. Мы вскоpе увидимся.
Пока Лебедев подыскивал достойный ответ, Гуров вышел на лестничную площадку, полуобернулся и добавил:
– Вы сейчас начнете искать ответ на вопрос, зачем же я приходил. Скажу. Я пришел, чтобы напугать вас. Вы перестанете спать, есть, будете думать и думать, окончательно запутаетесь. Именно этого я и добиваюсь. Не мучайтесь, явитесь с повинной.
Гуров сел в машину и поехал домой. На душе было муторно, разговор, к которому он тщательно готовился, получился театральный, фальшивый. Гуров заранее выверил каждую фразу, но когда увидел нелепую фигуру Лебедева, его поклон, растопыренные неловко руки, услышал елейный голос, то разозлился, заготовленные слова забыл и произнес фразу из «Ревизора». Как мы не можем объяснить, почему нам вдруг приснился школьный приятель, которого мы не видели и не вспоминали много лет, так Гуров не мог понять, каким образом у него выскочила гоголевская фраза.
Ладно, произнес он про себя расхожее слово полковника Орлова, что сделано, то сделано. Надо жить дальше. Приняв столь разумное решение, он начал думать не о дальнейшем развитии операции, а вспоминать Риту и Ольгу, своих товарищей по работе, собственные слова и поступки. «Неужели Петр Николаевич прав и я эгоцентрист-себялюбец? Одних людей я люблю, к другим равнодушен. Есть и такие, которых недолюбливаю. Так наверняка живет подавляющее большинство. Я никогда никого не стремлюсь унизить, с человеческим самолюбием считаюсь, не считаю себя лучше… – Тут Гуров себя прервал. – Считаешь, считаешь, очень даже часто, не лги себе, Гуров, и кончай заниматься самоанализом, есть проблемы более важные». И тут же выскочила мысль посторонняя: вечером позвонить Рите, узнать, как девочки живут, постараться разговаривать ласково, душевно.