Беспокойник
Шрифт:
На нас бы все смотрели? Четырнадцать? Семнадцать? Она все равно была бы всех красивее. Она это знала. Каменное лицо, и взгляд как бы издалека, из глубины зрачков, но в упор. Ура, вот только этого тебе не хватало! Пошли воспоминания.
А вот и царица бала. У нее высокие ноги, и она облокотилась на руки брюнетистого баскетболиста. Она танцует, как будто несет полный кувшин молока, и бросает в окрестности порожние взгляды.
— Послушайте, генерал, пойдемте отсюда на улицу.
Правильно, не забывай, что ты не один. У тебя есть обязательства перед девушкой, с которой танцуешь. Генералом она стала меня называть сегодня вечером. В отместку
— На выход, ефрейтор!
Город спит. Окна темные, но в каждом окне на первых этажах видны фикусы, кактусы и прочая непонятная мне растительность в цветочках-горшочках.
— Послушайте, генерал, а эту девушку тоже звали Римма?
— Какую?
— Ну, ту, о которой вы думаете, и иногда вслух.
Надо отдать должное — у нее редкая интуиция.
— Не «тоже Римма», а просто Римма.
— Подчеркнули?
— Не обижайтесь, ефрейтор.
— А что мне еще остается? Так почему же вы не женились на ней, генерал? Неужели вам дали отставку?
— Я ни на ком не женюсь. Чтобы жениться, надо отдать себя другому.
— Сокровище.
— Да, надо отдавать себя другому, а меня еле хватит на мою работу. Меня не хватает на самого себя. Я же знаю, как это будет. Вечером измочаленный приплетусь домой. Разговор с женой на месткомовские темы. Все. И мне захочется куда-нибудь пойти. Где я смогу рассказать что-нибудь новое для других. А жене я не смогу сообщить ничего нового. Она уже все будет знать. И я уйду. А та, другая Римма, не такая, чтобы сидеть и ждать меня. Она тоже уйдет. Так кому это нужно?
— Слушайте, генерал, а не можете ли вы хоть раз сказать мне «ты»?
— Не нарушайте субординацию, ефрейтор.
...Можно вспоминать еще дни, похожие один на другой. Вечером приходил Слава, и мы втроем пили чай или вино, если я его покупал. И потом Римма уходила, когда я ей говорил: «Ефрейтор, можете на сегодня быть свободным». А Славка меня ругал: зачем, дескать, я так плохо к ней отношусь? А потом рассказывал, что было днем в техникуме. И я слушал внимательно: ведь это была жизнь.
Но, к счастью, на этом свете все рано или поздно кончается.
Однажды вечером мы втроем распили бутылку коньяка, и я уехал на Север. Я пробыл там неделю. И все было очень хорошо. Очень хорошо человеку, когда он убеждается, что умел работать и умеет работать, что он делает нужное дело.
И все было очень хорошо. И самое главное — я понял, что дальше будет еще лучше.
Но что я об этом могу рассказать? Только то, что там, на Севере, меня накрыла зима. То, что в комнате, куда меня поместили, была выбита одна рама, и ветер налегал на стекло, и в комнате стоял такой собачий, кошачий, свинячий холод, что надо было прыгать до потолка или тут же ложиться в постель, натягивая на себя все матрасы и одеяла. Я мог бы жить в общих номерах, где было тепло, но спижонил — захотел отдельную комнату. И в своем плаще я производил весьма жалкое впечатление. Хорошо, что летчики дали мне сразу меховушку, которую я надевал под плащ, и поднимал большой меховой воротник, и прятал голову от ветра. Нет, летчики хорошие ребята! Они притащили мне электрическую печку с вентилятором, и я смог сидеть и работать по вечерам, подставляя попеременно все части тела под теплую струю воздуха. Но вот и все, что можно рассказать.
Меня подвезли на «Волге» в город, который обычно называется Н-ск.
До отхода поезда на Свердловск оставалось полтора часа. Я уже высчитывал, как утром заеду к Славе, потом на аэродром и вечером в Москву.
И тут я вспомнил про человека, который помог мне в трудные для меня дни. Да, теперь-то я понял, как он мне помог!
Я пошел на городскую почту. Я сказал ей, чтобы она мне написала до востребования. И пока я шел, я все больше хотел получить от нее письмо.
И я его получил.
«...Генерал! Я становлюсь ревностным служакой. Вот до чего доводит стремление выслужиться. Стремление и желание, оказывается, не одно и то же. Я раньше не догадывалась об этом, всегда была человеком штатским и противником войны.
В Свердловске мороз и снег. Ветер. И ночью не спать страшно. Летняя форма одежды уже не годится (это я про вас, генерал).
О вас здесь говорят, но больше обо мне. Чудно. И никто в университете не знает, что вы генерал. Я хотела бы знать это долго.
Вчера со мной у подъезда долго стоял один студент. У него пестрый теплый шарф. В этом месяце я отвыкла, чтобы меня кто-то провожал домой. Времена меняются.
Несу чушь, генерал. Голова гудит. А парень в шарфе был очень мил. Чушь, конечно. Пишу о нем, а думаю о вас. Больше писать не стану, а то у меня как в сказке — чем дальше, тем страшнее.
Все, мой генерал».
Я встретил ее утром на улице, когда шел к ней. Она стояла у троллейбусной остановки. Я подошел сзади и тронул ее за рукав. Она обернулась. Я ожидал, что она покраснеет, но она смотрела на меня долго, словно не узнавала.
— Вы уже вернулись, генерал? А я думала, что мне повезет и я вас больше не увижу.
— Я хотел сегодня улететь.
— Это на вас очень похоже. Отойдемте в сторонку.
Мы стоим у какой-то заколоченной лавки. Я смотрю Римме в глаза. Удивительно — она резко похорошела за эти дни.
— Да, это на вас похоже. И когда?
— Самолеты идут вечером.
— Послушайте, генерал, не смотрите на меня так.
— В чем дело? Нервы?
— Не смотрите. Вы можете отвернуться?
— Ефрейтор!
— Вы хотите, чтобы со мной была истерика здесь, на улице?
На улице снег и светло. Но занавески у нас, как обычно, опущены. Римма лежит на диване, я сижу у стола и говорю ей гадости. Это очень напоминает наш первый разговор. Мне трудно выискивать какие-то пошлости, глупости, но я их произношу. Я знаю, что я не могу сделать подлость этой девочке. Я ей многим обязан. У меня мало времени, но я должен сделать все, чтобы она не думала обо мне, чтобы она спокойно спала сегодня ночью, чтобы она не вспоминала меня в эту долгую зиму, что уже наступила. Надо ее обидеть. Надо доказать ей, что ты эгоист, зазнайка, подонок, что ты не ст'oишь, и вообще — не было тебя.
Но мне очень не хочется это говорить.
Но вот я выдохся.
— Послушайте, Римма. Вот мой совет. Выходите замуж за инженера с хорошим именем Семен. Или ждите весны — и на Саяны, в экспедицию. Пора вам начать настоящую жизнь.
— Генерал, в прошлом году у меня не было весны, — это первые слова, что она произносит за час, — я была больна. Вы правы. Надо дождаться весны и уехать на Саяны.
— Кстати, ефрейтор, у меня тоже не было весны. Было такое время, что не дай Бог.
— Вы мне рассказывали, генерал. Сто тысяч раз. И у меня к вам просьба: помолчите немного. Иногда это вам идет.