Беспокойник
Шрифт:
Потом я посмотрел на часы и вдруг предложил ей пройтись по городу. Она согласилась, мы вышли.
И вдруг на меня опять нашла тоска. Почему я ушел из библиотеки? Я же должен выполнять свой план. Теперь, когда я уже поговорил с полчаса, я спокойно мог молчать неделю. Так нет же. Раз я ее вывел на прогулку, то надо развлекать разговорами. О чем говорить? Я с детства не терпел умных разговоров. И потом я уже лет пятьдесят не гулял под руку с незнакомой девушкой.
Я твердо знал, что она мне не нравится. То есть девушка была миленькой и в ней
Ну, дело прошлое...
Вообще я давно убедился, что я человек настроения. Я должен был бы радоваться, что наконец завел какое-то знакомство, а я вдруг стал опять думать о своей работе. Уверен, что сиди я по-прежнему за Тихоокеанской войной, мечтал бы о встрече случайной.
Так обычно со мной бывало по праздникам. Ждешь, договариваешься с разными лицами, все хорошо, и даже погода великолепная — так нет, накануне по телефону ты слышишь какую-то пакостную интонацию, холодно прощаешься, утром встаешь злой, как выкипающий чайник, и, если не перехватят ранним телефонным звонком, устремляешься за город к скучной тетке.
Правда, на следующий день с большим интересом слушаешь рассказы домашних, как вечером разнесли твой телефон. Но вот и все удовольствие. А праздники прошли.
Итак, я разозлился и на себя, и на девушку, которую вел под руку.
Обычно в этих случаях (по многочисленным воспоминаниям моих знакомых) между двумя интеллигентными людьми разговор идет по следующему плану:
Погода (наконец-то прояснилась).
Кинофильм (по афише).
Город (хороший городишко, но не Москва).
Последний модный московский концерт (присутствовал).
Поэт Евтушенко (разное отношение).
Какая-нибудь история из собственной биографии (смешная).
Туалеты (а вы одеты прямо по-московски).
Вторая история из собственной биографии (участвует женщина).
Предложение куда-нибудь зайти (купить конфет).
Более интимная беседа.
Не тут-то было!
Началось с того, что она неосторожно похвалилась своими туфлями. Звучало это так:
— Какая грязь на улице. Жалко туфли. Таких здесь не достанешь.
Я же заметил, что такие мокрошлепы были модны как раз в пору неандертальцев.
— Может, вам не нравится и мое пальто?
— У меня нет никаких сомнений, что этот фасон вы содрали с самого элегантного картофельного мешка.
— Однако, может, и я вам не нравлюсь?
— Атомная бомба страшнее.
— Благодарю. Вы, кажется, считаете меня уродиной?
— Но зато не самой последней. Место пятое или шестое от конца.
Так началась наша беседа. Причем по моему тону трудно было догадаться, шучу я или говорю на полном серьезе. И она не понимала. Что ей оставалось — обижаться (и расписаться в том, что ты полная дура) или принять игру?
Мы зашли в магазин. Мне надо было взять хлеба и масла для ужина.
Поймав ее взгляд, я сказал, что пусть не надеется, я конфетами угощать ее не буду. Может быть, если вы очень попросите, я куплю корку хлеба, и то черного.
Здесь она не выдержала:
— Я и сама вам могу купить килограмм шоколада.
Естественно, ликованию моему не было границ.
Мы блуждали по городу, и у одного дома она попросила меня подождать. Я понял, что наконец-то (но почему так поздно?) ей эта болтовня надоела и она нашла предлог тактично от меня избавиться.
— Мне надо отдать одну вещь.
— Ради Бога. Но жду ровно пять минут.
— А если десять?
— Пять, и ни минуты больше.
— Никогда не приходилось больше пяти минут ждать девушку?
— Никогда.
Врал, конечно, безбожно.
Я прождал шесть минут, закурил и хотел уйти. Но тут она вышла. Это меня настолько поразило, что я даже стал вежливее. Но как ее зовут, принципиально не спрашивал.
— Ладно, проводите меня домой.
Она назвала улицу, на которой жил Славка.
— Так мы соседи!
— Вот несчастье!
Она постепенно попадала в тон.
Наши дома разделяло здание техникума. Здесь мы остановились.
— Так как вас зовут?
— Странно, что вас это вдруг заинтересовало.
— А все-таки?
— В следующий раз.
— Если завтра в двенадцать дня вы появитесь на этом месте, буду счастлив наблюдать вашу физиономию.
Я все-таки был хорошо воспитан и для приличия назначил свидание.
Я поднимался по лестнице спокойный. Я твердо знал, что она не придет. Но когда я открывал дверь, мне вдруг захотелось, чтоб она пришла.
Она стала приходить ко мне каждый день, и мы сидели подолгу в комнате (я примерно догадываюсь, что думала о нас соседка). Потом мы ходили по городу, изредка заходили в кино, изредка в библиотеку, а погода была паршивая — сверху лило, снизу хлюпало. Славка привык к Римме и даже удивлялся, если не заставал ее, придя с работы.
Римма привыкла сидеть тихо в комнате, когда я пытался работать, читать книги, когда я ложился подремать, говорить только тогда, когда я ее спрашивал. У нас сложились странные отношения. Мы были на «вы» (так хотел я). Она могла сидеть рядом со мной, потом положить голову мне на колени, но ничего такого, что вело бы хоть к малейшей интимности, между нами не было.
Я узнал ее биографию, весьма несложную. После школы — золотая медаль. Училась два года в Полиграфическом институте. Потом решила уйти. Сама. По собственному желанию. Она работала в совхозе на целине. Через полгода зимой стал трактор. В нем сидели двое ребят и она. Был буран, и был мороз. И мотор остыл, и ребята бились, а потом пошли. Они пытались пробиться с Риммой, но потом вернулись назад. Буран чуть стих. Ребята поднялись, но Римма сказала, что она идти не сможет, пусть ребята идут вдвоем. Но сама идти отказывалась. Она забралась обратно на сиденье. Ей очень хотелось спать.