Беспредел (сборник)
Шрифт:
– Не, это бухой батя ей обед положил! – вторил приятелю Шмат.
В жирных комках, покрывших ладонь, что-то извивалось. У Марины дрогнули губы. Потом подбородок. Следом затряслась рука – несколько опарышей упали на пол. Сидевшая напротив Настя Акимова взвизгнула и забралась с ногами на стул. Визг потонул в хохоте. Болт с приятелями, казалось, могли порвать себе рты от веселья. И у Марины внутри тоже что-то порвалось.
– Да помойся ты уже! Дама червей! – не выдержала Наташа и пихнула ее в спину.
Качнувшись на стуле, Марина потеряла равновесие и упала на колени под новый
Марина оторвала голову от мокрой подушки, когда уже стемнело. Отец храпел на кухне, расплющив лицо по столешнице. Стоя в дверном проеме, Марина слушала неровное клокочущее дыхание и вдруг поняла, что вряд ли заплачет, если отец задохнется.
Закрыла едва отпитую бутылку, сунула в старую мамину сумку и ушла, тихо затворив дверь…
– Эй. – Марина положила телефон на сырой матрас фонариком вверх и потормошила кучу. Мелкий осенний дождь умиротворяюще шуршал листьями, капал в лужу у пустого квадрата окна. – Э-эй! – Она ткнула в тряпки обеими руками и затрясла кучу сильнее, начиная почему-то сердиться. – Вылезайте! Я знаю, что вы там!
– Проваливай, – донесся недовольный голос с самого дна кучи.
– Не провалю! Я к вам пришла.
– Ну и дура. Топай отсюда.
Марина открыла сумку, доставая единственный козырь.
– Вы водку будете?
Повисла долгая пауза. После чего сбоку кучи вывалились тряпки и наружу выглянула Ольга с недоверчивой и слегка удивленной гримасой на лице. Увидев бутылку, она уже вся целиком выбралась на воздух и присела на краю матраса, скрипнув ржавыми пружинами.
– Где взяла?
– Какая разница?
На Ольге снова была какая-то безразмерная хламида, и Марина порадовалась, что не видит ее живота.
– Это мне? – спросила Ольга.
– Вам.
– За что?
– Просто.
Женщина снова недоверчиво покосилась на бутылку. Марина открутила крышку и протянула бутылку Ольге. Когтистые пальцы сомкнулись на горлышке, задев ладонь.
Марина непроизвольно отдернула руку и смутилась от собственной брезгливости. Не заметив этого или просто сделав вид, Ольга опрокинула в рот сразу половину бутылки. Переминаясь с ноги на ногу, Марина с изумлением наблюдала за тем, как сокращаются мышцы тощего горла. На грязном лице Ольги разливалось умиротворение. Прикрыв глаза, она откинулась на тряпье, словно кто-то спел ей колыбельную.
Марина, еще несколько секунд потоптавшись, достала найденную в почтовом ящике рекламную газету и разложила на матрасе в метре от новой знакомой. Аккуратно присела. Ольга даже не приоткрыла глаз. Вздохнув, Марина подняла взгляд к покрытому трещинами потолку, на пятно света.
– Зачем вам водка? – вдруг подумала она вслух.
– Черви, – хрипло ответила Ольга, все еще не открывая глаз.
Марина вздрогнула и больно ущипнула себя за руку в том месте, где днем ползали личинки.
– А что черви? – тихо спросила
– Ползают. Щекочут. Жрут.
Под сердцем заныло.
– Водкой потравишь их или спиртом. Или стеклоочистителем. И легчает. А потом снова заводятся.
– Это вы кошек с крысами едите?
– Ну я.
– Понятно…
– Что тебе понятно?
– Ну, что вы едите.
Ольга фыркнула.
– Их кормить надо. Ясно?
– Ясно. Значит, получается, боль вы чувствуете? – Она покосилась на живот Ольги.
– Все я чувствую. Просто не так, как раньше. Проходит быстро. А вот когда изнутри едят, болит невыносимо. И постоянно.
Марина посмотрела в окно. Листья пританцовывали на ветру в теплом свете фонаря, прятавшегося в кроне высокой липы. Поблескивали от дождя и сквозь пелену слез на ресницах, напоминали Марине желтых и красных рыбок, вьющихся в аквариуме.
– Можно я еще немножко тут посижу? – всхлипнула она.
Ольга помолчала.
– Посиди.
На следующий день Марина едва дотянула до последнего звонка. Вонь, которую она выводила из рюкзака весь вчерашний вечер, казалось, все равно сопровождала ее повсюду. Ехидные смешки, брезгливые взгляды, оскорбления, сказанные шепотом, но так, чтобы она слышала, словно бы подтверждали это. Она и сама постоянно чувствовала смрад. Уже даже не от рюкзака, а от себя. Отвечать на уроках приходилось под фонограмму наигранных горловых спазмов и паскудного хихиканья с задних парт, лишь ненадолго прерываемого стуком ручки по учительскому столу. Даже Бочарова в буфете встала и, стыдливо пряча глаза, пересела за другой стол.
Марина первой вылетела из дверей школы во двор. Жадно втянула в легкие промозглый воздух, окунулась в туман. Ей чудилось, что, вдохнув у порога сегодня утром, она провела все пять уроков не дыша. К горлу подкатывал ком, который Марина не могла ни проглотить, ни выплакать. Привычный путь домой казался долгой изнуряющей дорогой, ведущей в тупик.
– Что тебе дома не сидится, дурной ребенок?
Газета лежала там же, где Марина оставила ее вчера. Она села, опустив плечи, будто сдулась. Ольга, узнавшая ее то ли по шагам, то ли по запаху, выкопалась из тряпок по пояс и теперь смотрела на Марину, склонив голову набок.
– Кто бухает у тебя? Мать? Отец?
Марина вздрогнула и повернулась к ней. Она боялась, что при дневном свете не сможет спокойно смотреть на рассыпанные по синеватой коже трупные пятна и в жуткие белые глаза, но зрелище внезапно оказалось не таким уж отвратительным.
– Ты же бутылку ту из дома притащила. Так кто?
– Отец.
Внезапно для самой себя Марина злобно пнула валявшийся рядом кусок кирпича. Возможно, тот же самый, которым несколько дней назад она ударила Шматова.