Беспредел (Современные криминальные истории)

Поволяев Валерий Дмитриевич

Александре Викторовне Ананько лет пока еще немного — двадцать девять, окончила она коммунально-строительный техникум, приобрела неплохую специальность, вышла замуж… Семья была счастливой, пошли дети — вначале один сын, потом другой. Сыновья радовали отца и мать, хотя одно все-таки огорчало — не было крыши над головой. Но это дело, как известно, поправимое… Через год после рождения второго сына супруги Ананько получили благоустроенную двухкомнатную квартиру в городе Петрозаводске на Гвардейской улице.

А потом Саша Ананько начала прикладываться к рюмке.

И чем дальше — тем больше.

Женский алкоголизм — штука страшная, говорят, неизлечимая: сколько врачей ни брались — не получилось. В результате муж ушел, никаких «кухонных ограничителей» у Саши не стало, и она вскоре запила так, что иногда вырубалась на несколько дней.

Потом, кое-как приходя в себя, просыпалась в середине дня, патлатая, страшная, с опухшим лицом, с глазами, утонувшими в черной синеве, иногда с садинами и синяками, подползала к зеркалу и глядела в него с долгим осуждением, одновременно узнавая и не узнавая эту женщину, что смотрела на нее из глубины зеркала.

— Это кто же в моем доме поселился, а? Незнакомая баба какая-то, — и обессиленно отползала в сторону.

Когда вспоминала, что у нее есть дети, два сына, которые невесть чем питаются, невесть что делают, в ее душе горячим костром разгоралось раскаяние, но дров для этого костра хватало ненадолго. До первого «клиента», возникшего на пороге с совершенно определенной целью, до первой стопки водки, до первого, дурно пахнущего старой немытой бочкой огурца, которым она любила закусывать крепкие напитки.

Старые, соленые, с отслаивающейся кожей огурцы были в ее доме самой ходовой закуской, любая другая, хотя иногда и возникала на газете, серьезной не считалась. Вот огурцы — это да, это кайф!

Так Саша Ананько и жила — от стопки к стопке, от огурца к огурцу, ото дня ко дню, от ребенка к ребенку. И не заметила, как в сладком угаре, в хмелю да в дыму растеряла все. Иногда, трезвея, она давала волю слезам, ей становилась жаль самое себя, своих детишек, неустроенный быт, мужа, ушедшего от этих пьянок. После слез наступало некое очищение, после которого, однако, Сашу вновь тянуло к стопке: организм ее требовал новой порции «жидкого хлеба», как многочисленные Сашины дружки называли водку. Вначале это было непривычно слышать — «жидкий хлеб» — Саша Ананько только похохатывала, закрывая ладошкой рот: разве может хлеб быть жидким? хлеб это хлеб! — а потом и сама стала просить:

— Плесните-ка мне в мерзавчик жидкого хлебца!

Саше Ананько никогда не отказывали, всегда наливали. Она благодарно улыбалась руке дающего, выпивала и готовно ложилась на пол.

Она была легким человеком, Александра Викторовна Ананько, с улыбчивым, добрым, испитым лицом, на котором даже маленький глоток алкоголя оставлял след, делая глаза лихорадочно блестящими, красными, будто у кролика.

Когда Саша Ананько трезвела, то старалась подзаработать: у кого полы мыла, кому дверь красила, кому продукты приносила, хотя основной ее заработок составляло пособие на маленьких детей.

Мать Саши переживала за непутевую свою дочь, за Санечку, присылала ей из

деревни продукты. Когда же была пора ягод и вся деревня выходила собирать морошку, потому что эту крупную, янтарно-желтую ягоду охотно скупали разные коммерческие организации, платя наличные, мать посылала пару трехлитровых банок дочке, внукам — пусть потешатся!

Ребятишки радовались: им, неделями не видевшим сладкого, вкус морошки казался райским.

И еще мать писала дочери письма, просила не забывать родную деревню Ялгубу, родительский дом, землю, которая воспитала ее, просила приезжать почаще и детишек своих, то бишь внуков, привозить с собою.

В тот день Саша Ананько, трезвая, притихшая, какая-то странная, сама себе казавшаяся чужой, решила поехать с детьми к матери. Принарядилась, долго крутилась перед зеркалом — хотелось предстать перед матерью в лучшем виде, принарядила ребятишек, потеплее укутала младшую свою дочурку Ксюшу, появившуюся у Саши уже без мужа — и, естественно, не из воздуха, и не на капустной грядке найденную, и отправилась в дорогу. Но автобус из Петрозаводска в сторону Ялгубы так и не пошел — перебои с бензином, и Саша, пробыв на остановке до вечера, продрогла так, что у нее от холода сводило губы. Старшие ребята тоже дрожали вместе с нею. Хорошо, младшенькая была укутана в ватное одеяльце и не замерзла.

Да тут еще сказали, что автобуса не будет до утра, и Саша, огорченно махнув рукой, двинулась было домой, но свернула на улицу Островского, где проживали ее знакомые Маркины.

А у Маркиных как раз горячая картошечка подоспела. Из бочки достали соленых, тугих огурцов, с холода, прямо из снега извлекли бутылку водки. Когда же появилась Саша, достали и вторую бутылку: гулять так гулять…

В общем, Саша Ананько загуляла. Сыновья, дождавшись утра, пошли домой, а Саша осталась у Маркиных пить дальше.

Пили они лихо. Позже никто даже вспомнить не мог, сколько же раз они бегали за водкой. Когда послали гонца в очередной — в двадцатый, а может, в пятидесятый — раз, тот покорно двинулся в ларек, где продавалась дешевая «табуретовка» северокавказского производства, но вернулся пустым и с тупым видом воззрелся на «честную компанию»:

— А деньги где?

Вопрос справедливый.

Денег ни у кого не было. Деньги кончились.

Тут Маркин вспомнил, что у него припасена двадцатилитровая канистра бензина.

— Бензин ныне — стратегический товар! — воскликнул он. — Почище водки будет! — и сделал указующий жест, который сопроводил громовой командой: Бензин — продать! На вырученные деньги — купить водки.

Продать бензин взялась Саша Ананько. Очень уж ей хотелось быть полезной и уважить хорошего человека Маркина.

Хоть и тяжела была канистра, но Саша дотащила ее до соседней улицы имени Чапаева, к слову, — и предложила бензин веселым богатым цыганам.

Те поначалу отказались: «Мы же лошадники, а кони, как известно, бензин не пьют», — но потом сжалились над несчастной Сашей Ананько, забрали бензин, выдали деньги. Но что можно было купить на те деньги?