Беспредел
Шрифт:
– Бензин ныне - стратегический товар!
– воскликнул он.
– Почище водки будет!
– и сделал указующий жест, который сопроводил громовой командой: Бензин - продать! На вырученные деньги - купить водки.
Продать бензин взялась Саша Ананько. Очень уж ей хотелось быть полезной и уважить хорошего человека Маркина.
Хоть и тяжела была канистра, но Саша дотащила ее до соседней улицы имени Чапаева, к слову, - и предложила бензин веселым богатым цыганам.
Те поначалу отказались: "Мы же лошадники, а кони, как известно, бензин не пьют", - но потом сжалились
Только две бутылки водки. Правда, купила Саша водку местную, хорошую, не сучок, что гонят по всей России из города Орджоникидзе, а настоящую, карельскую. Карельская водка славится, ее охотно покупают питерцы и москвичи, немцы и финны - водка эта проходит очистку молоком и пьется, как чай... Очень вкусная водка! Но это для гурмана она вкусная, а для алкоголика, которому все равно что глушить, скипидар, керосин или самогонку, выпаренную из гнилой свеклы, такая водка - обычное пойло! Выпили эту водку - и даже не заметили, две бутылки будто корова языком слизнула.
Лишь хозяин, Маркин, удивленно воззрелся на Сашу:
– И это все?
– Все, - сказала та.
– Дальше хоть сама продавайся!
Вот именно эта формула "хоть сама продавайся" и засела у нее в мозгу и послужила, видно, толчком для дальнейших действий, хотя сама Саша продаваться не стала. Если бы продалась цыганам, может быть, было лучше. Она покосилась на койку, где, закутанная в теплое одеяло, лежала маленькая Ксюшка. Ксюшка вела себя идеально - не плакала, не требовала взять на руки, не просила еды - она не то чтобы не мешала матери, она была просто невидима и неслышима. Саша поднялась из-за стола, подошла к свертку с дочкой, приподняла и неуклюже потетешкала, не заметив, что держит девочку кверху ногами. Другой ребенок разревелся бы так, что на крик сбежалось бы полквартала, а Ксюшка молчала.
– Очень ценный ребенок!
– сказала Саша и положила сверток с дочкой на кровать.
А Маркин тем временем морщил лоб в мучительных соображениях, кашлял в кулак и блуждал ищущим взглядом по пространству. Все ждали, что же он скажет - он был старшим в этой компании.
– Горючего не хватило, - наконец изрек Маркин, - надо доставать горючее...
Ох, как хотелось Саше Ананько сделать еще что-нибудь доброе для этих людей, достать денег, обогреть их теплом, снять звездочку с неба, добыть водки, сменить зиму на лето, спеть песню, отдаться всем сразу, сделать что-нибудь еще... Она на все была готова. Но главное, главное - любым способом достать водку. Недаром она поднимала Ксюшку с кровати, недаром она ее тетешкала. Саша Ананько, словно бы боясь, что передумает, стремительно подхватила дочку и метнулась за дверь.
На улице на мгновение остановилась - в лицо ей ударил холодный железный ветер, и задержись она хотя бы на несколько минут, - ветер, может быть, выдул бы из нее весь хмель, но Саша Ананько одолела себя и двинулась к цыганам.
Женщина-цыганка, похоже, уже распрощавшаяся с кочевой жизнью, осевшая в старом петрозаводском доме, - показалась ей сердечной, все понимающей, сочувствующей бедам простых людей. Таких, как Саша Ананько.
Саша подумала, что эта цыганка сейчас для нее гораздо ближе родной матери и детей, она поймет бедную Сашу, как никто другой.
Дом номер 38а, где жили цыгане, она нашла быстро, стремительно пересекла двор и очутилась в теплой, пахнущей травами, молоком, навозом и еще чем-то непонятным кухне. Цыгане - народ южный, горячий, холод переносят плохо, поэтому стараются, чтобы у них всегда было тепло. В кухне находилась та самая цыганка, которая запала ей в душу, - как потом выяснилось, Боброва Галина Александровна.
– Вот, - сказала, глядя цыганке прямо в глаза, Саша, - вот!
– и протянула ей куль с ребенком.
– Продаю!
Цыганка внимательно и очень серьезно посмотрела на Сашу.
– Ты это, милая, серьезно?
– Куда уж серьезнее.
– Саша ощутила, как голос у нее дрогнул и сделался горьким.
– Кормить не на что, денег нет... Муж лежит в больнице, когда выйдет - неведомо...
– Мужем Саша Ананько называла своего сожителя Сергея Валентиновича Евсеева.
– Вот...
– Пьет муж-то?
– спросила цыганка.
– Пьет, - горьким голосом отозвалась Саша, - а куда ж он денется? Пьет, лихоимец! Ни ребенка ему не жалко, - она приподняла ватный куль с Ксюшкой, - ни меня!
– Саша униженно посмотрела на цыганку.
Она знала, что цыганам всегда нужны дети, чтобы шариться по вагонам, забираться в чужие карманы, просить милостыню, продавать медные безделушки, выдавая их за золотые, горланить в случае опасности и мигом проваливаться сквозь землю, если эта опасность реальная.
– И за сколько же ты хочешь продать?
– спросила цыганка.
– За полмиллиона, - ни с того ни с сего бухнула Саша Ананько. Откуда возникла эта цифра, она не знала.
– Полмиллиона много. Сто пятьдесят тысяч - красная цена.
Сговорились на странной сумме в двести тринадцать тысяч рублей. Сто шестьдесят тысяч Саша Ананько получила сразу, а остальные Боброва предложила выплатить позже.
Саша Ананько согласилась. Главное, что есть у нее деньги! Она покрутила в воздухе рукой с зажатыми в ней кредитками. На сто шестьдесят тысяч можно не только водку, можно даже коньяк купить. Французский!
– Пиши расписку!
– потребовала цыганка.
Саша Ананько прыгающими корявыми буквами написала, что она получила столько-то денег из рук гражданки такой-то... Тут же всплакнула малость: все-таки Ксюшка - родная кровь.
Уйдя от цыганки, Саша Ананько направилась в магазин и, смеясь от радости, от необыкновенной легкости, возникшей у нее на душе, набрала водки самой разной, с разными этикетками, словно бы потом собралась эти этикетки отклеить - и вообще, коллекционировать их, складывать в коробку с фантиками. О Ксюшке, о том, что с ней будет, Саша не думала.
Запой продолжался два дня. На третий день, проснувшись утром, Саша Ананько стала по привычке звать:
– Ксюша! Ксюша!
– но Ксюша не отзывалась. Тихо было в доме. Даже сыновья, хоть и маленькие, а и те вели себя как взрослые, - куда-то испарились.
– Ксюша!