Бессарабский роман
Шрифт:
29
Ночь 12 октября 2007 года в Кишиневе выдается невероятно жаркой, что в общем в Молдавии, теплая погода которой скорее преувеличение, нежели правда, дело странное. Природная аномалия. Жители города выбираются в парки с разбитыми асфальтовыми дорожками и кусками тротуаров, белеющих над выбоинами дорожек, словно редкие зубы алкоголика. Городская разруха. Голоса звучат над городом до полуночи, пока температура не опускается до тридцати градусов и можно хотя бы на какой-то срок уснуть.
Лоринков храпит. Все дело в нервах и избыточном весе, который, как ни сгоняй, появится снова, особенно если в магазине рядом с домом открылся отдел свежей выпечки, думает жена писателя и толкает того ногой. Слону дробина. Приходится тормошить Лоринкова, и он, приподнявшись над кроватью, несколько минут
Нервный молдаванин. Ох, чего только не вытворяли банды сброда, который Штефан набирал со всех окрестных земель и делал их армией, осужденной на погибель в очередном сражении с турками. Сорок сражений. Сорок армий, и после каждой выигранной битвы, после каждой пирровой победы, – а иными они быть и не могли, слишком велик был противник, – коротышка Штефан набирает новую армию, а призраки старой отправляются на небо, на низкое бессарабское небо, цеплять крючьями ноги небесных коней и охотиться на Большую и Малую Медведиц, да прекратите же вы так бить и колоть их, ворочается во сне беспокойно Лоринков. Штефан смеется. Маленький ублюдок, предавший двоюродного брата, о котором позже писатель Стокер написал полную нелепиц книгу, Влада Цепеша – для интеллигентного Лоринкова это источник вечного комплекса вины перед румынами, – Штефан был женат на сестре Ивана Грозного, и она проезжала через Кишинев.
Еще поселок. Маленькое селение, затерянное в полях, потому что холмы здесь появились много позже, они стали результатом деятельности человека, отлично знает Лоринков, ведший краеведческую рубрику в местной газете несколько лет. Вонючий поселок. Загаженное мухами местечко, в котором было несколько стад, пара крестьянских домов, два-три спившихся армянина, один грек, пара молдаван и, вероятно, еврей-другой. Проклятая дыра. Она снится Лоринкову собой пятисотлетней давности, и писатель не в силах оторвать тело от пола, жалобно стонет во сне. Видит холмы. Вот они наконец появились из-за того, что землю передвигали – то дом построят, то церковь возведут, и каким-то странным для людей образом на месте этой дыры появилось нечто, что уже вполне можно назвать деревней. Рядом река. Судоходный Бык, это верно, – правда, летописцы забывают добавить, что корабли, шедшие по этой реке, были обычными лодками, какой флот, о чем вы. Лоринков всхлипывает. Воды реки Бык, вышедшие из берегов, – а случалось такое нередко, потому что четко очерченных берегов у неглубокого Быка не было, – подкрадываются к его телу и поднимают над полом.
Край меняется. Пыльные поля, по которым еще татары скакали, когда в Оргееве столицу Золотой Орды основали, сменяются пыльными холмами, и от одного холма к другому скачет всадник с головой на копье. Посланник султана. Печальный плач несется ему вслед из дворца в Яссах, через Прут, через Кишинев, это воют женщины, за триста лет в Бессарабии научившиеся лучше всех в мире оплакивать своих покойников, потому что смертей было много. Турки старались. В очередной раз бессарабская знать предала следующего своего государя, воткнули кинжал в спину, а голову отрубили и послали в Стамбул. Нация предателей.
Лоринков выныривает под мостом через Бык и оглядывается: внизу суетятся люди, а сверху по Измайловской горке, которая еще просто горка, идут вереницей какие-то люди, много людей. Русская армия. 1810 год, это Кутузов ведет своих солдат, чтобы победить Порту, и Румянцев ведет, чтобы разгромить турок под Ларгой и у Кагула, и Лоринков глядит им вслед, пытаясь перекрестить онемевшими пальцами, но те не слушаются, потому что во сне он отлежал руку. Тьма спускается. Заря встает. Лоринков глядит на город сверху и уже не узнает его: грязное местечко – и это еще до появления каких бы то ни было евреев, так что зря часто сваливают на них эту местечковость, думает он, – превращается в провинциальный город Российской империи.
Город разросся. Кучка грязных домишек у вонючей реки становится небольшим населенным пунктом с мощеными булыжником улицами, главным проспектом, несколькими особняками и учреждениями, появляется главная площадь и, самое главное, парк. Первая зелень. Позже она разрастается: с каждым годом зеленое пятно увеличивается и увеличивается, а в пятидесятых годах двадцатого века пятно буквально взрывается.
Город озеленяют. Пока Дедушка Первый умирает от голода у кишиневского железнодорожного вокзала, молдавские комсомольцы, пошатываясь от голода, разбивают парки во всех районах столицы. Дедушка Первый закрывает глаза, а писатель Лоринков открывает глаза и видит, как огромную яму посреди города заполняют водой, обсаживают со всех сторон деревьями и называют это Комсомольским озером. Вода плещется. Лоринков взлетает во сне, поворачивает голову и видит, как город переживает второй после прихода русских бум.
Советский период. В Кишиневе растут жилые кварталы, здания балета, оперы, цирка, школы и поликлиники, в Кишиневе появляется планетарий, который открывают в старой церкви, Кишинев растет и процветает. Лоринков стонет. Во сне все происходит чересчур быстро: еще минуту назад перед ним бегали зубры, которых в Бессарабии водилось в изобилии, а сегодня в Краеведческом музее Кишинева открывается для гостей столицы экспозиция – чучело последнего зубра, застреленного советскими охотниками в 1949 году, проходите спокойно, товарищи, не толкайтесь. Музей белеет. Небольшое здание в мавританском стиле с зубцами наверху, он работает сто лет без перерыва, за исключением тех десяти лет, что при румынской оккупации – или воссоединении, как вам будет угодно, в Бессарабии все двояко, нет ничего определенного, – там располагалась контрразведка. Одно слово. Пили, буянили да водили шлюх, и особенно популярна была с 1922 по 1924 год невероятно развращенная проститутка, фамилию которой произносили на румынский манер по-мужски – Александра Копанский и от которой вышел, расстегиваясь, навстречу своей судьбе будущий депутат Великого Национального собрания Дедушка Первый.
Затейницей была. В 1924 году, накопив денег, решила порвать с распутным прошлым, справила документы, открыла шляпный салон, да только мужчины нашли ее и там: шлюха что ни откроет, получится все равно публичный дом. Пришлось уехать в Бухарест. Контрразведка свирепствовала. Что только с молдаванами ни творили, пальцы ломали, пытали, а иногда и расстреливали, – да только когда пришли немцы, все это показалось цветочками, потому что от румын можно было откупиться. Грехи тяжкие.
Ветер проносится, и исчезает контрразведка, в городе раздается салют, это пришли русские освободители нас от самих себя, и на столе с огромной картой края – музейный экспонат, датировано 1642 годом, – уже не скачут голые пьяные проститутки, не дымятся на нем пепельницы с горами непотушенных папирос, не крутятся бутылки, полные вина. Ветер все унесет. Уносит он от музея и Лоринкова, которому снится, что прошло еще несколько десятков лет.
По источникам и ручьям Лоринков попадает в другие парки города, переплывает из одного озера Долины Роз в другое, проносится над небольшими прудами между районами Рышкановка и Чеканы, а потом поднимается высоко, на самую телевизионную вышку города. Огни гаснут. Ночь все еще сильна, но огни гаснут, и Лоринков догадывается, что это новые времена наступили, при которых Кишинев, да и вся Бессарабия, с неба выглядят черной дырой, на что жалуются все летчики всех авиакомпаний, обслуживающих рейсы над данной территорией. Черное пятно. И это лишь одно из сотен ухудшений, произошедших с Кишиневом с тех пор, как отсюда снова уходит твердая власть – русская ли, румынская ли, турецкая ли. Лоринкову снится, как осыпаются деревья в общественных парках, как без ухода вянут цветы и камни с клумб разлетаются, а за ними и скульптуры и скамьи разлетаются, будто пена под ветром; снится, как высыхают озера, как на месте прудов, украшенных кувшинками, появляются ссохшиеся черные рты оврагов. Город осыпается. Крошатся камни, исчезают канализационные люки, лопается краска на чугунных решетках, пропадают чугунные решетки, застывают навсегда лифты, истончаются стекла в домах, выходят на улицы миллионы крыс, привлеченных, как когда-то в Гамельне, музыкой, но не флейт, а музыкой из колонок, установленных на центральной площади.