Бессарабский роман
Шрифт:
В 1912 же году в Латинской Америке впервые произошло то, что в документах бюрократы кличут «всеобщим воинским призывом». В 1912 же году вспыхнула первая война между Перу и Эквадором, жесточайшее столкновение, в ходе которого пленных не брали. Из пятидесяти тысяч бессарабских мигрантов погибли и пропали без вести сорок девять тысяч, а оставшиеся собрали манатки и поехали под проливными дождями к берегу моря, чтобы сесть на пароход и вернуться в Бессарабию. Среди пропавших был прадед писателя Лоринкова, житель села в Буковине, сапожник Крейцер. Огромный мужчина, чей рост становился тем выше, чем дальше был последний миг прощания и чем больше выпивали во время семейных торжеств его потомки, Крейцер был призван в армию Эквадора, сражался храбро и погиб как герой. В 1982 году дальние потомки Крейцера, которым все хотелось разыскать прапра… дедушку, отправили запрос в Красный Крест, и тот нашел для них эту справку из национального архива Эквадора. Так что я потомок героя Эквадора, усмехается Лоринков, откупоривая бутылку чилийского – эквадорского не нашлось – белого вина, которое
В 1913 году тысяча беженцев из Эквадора и Перу прибыла в Бессарабию, и ради того, чтобы помочь беднягам устроиться на старом-новом месте, в Благородном собрании Кишинева был дан благотворительный бал с билетами по пятьдесят рублей за штуку. Как всегда, когда за портьерами возникают призраки голода и смерти, дамы возбуждаются, и щеки у них краснеют. Дамы блистают. Более всего поражала воображение собравшихся кавалеров, конечно же, победительница первого конкурса красоты, Оленька Статная, на которой было не синее, как принято уже лет десять, а белое платье. Переворот в моде! Кавалеры, подходившие к дамам с церемонным наклоном головы, чувствовали, как что-то неуловимо меняется, что-то тревожное появляется в атмосфере затхлого до сих пор края. Окраина мира. Бессарабия переставала быть такой, по крайней мере в глазах своих обитателей. Так оно и случилось. В 1918 году, когда Бессарабия, нежданно-негаданно для себя, становится независимой, что повергает в шок всех жителей края, – на эти земли предъявляют претензии сразу несколько держав. Нас хотят, думают бессарабцы. Ого, говорят бессарабцы. Носы приподнимаются, и с этого момента все они начинают чувствовать себя жителями центра мира, хотя никаких к тому оснований у них нет. Если бы румыны и русские тогда знали, к чему приведет их эта иррациональная борьба за этот никому не нужный клочок земли, они бы туда и носу не сунули, говорит по секрету писателю Лоринкову в 1998 году румынский историк Георгий Пештерян, который прочитал эту фразу в дневниках маршала Антонеску, расстрелявшего триста тысяч евреев Бессарабии, а среди них и тысячу тех дураков, что вернулись сюда из Латинской Америки. Из огня да в полымя.
Карточный домик осыпается через каких-то несколько лет, а сейчас дамы в Благородном собрании – его в 1965 году перестроят в кинотеатр – кружатся и краснеют. Деньги собирают. Как смешно. Скоро колесо начнет вращаться так быстро… Руководители города станут меняться не реже, чем любовницы сластолюбца, все будет рушиться, вертеться, не будет ничего постоянного, и Бессарабия с удивлением обнаружит, что тихое болото, в котором она мирно дремала последние триста лет, находится в жерле неостывшего вулкана. Ее хотят все! Соседская Румыния предъявляет претензии на Бессарабию как часть большого Румынского королевства; украинские власти недвусмысленно заявляют о притязаниях на Измаил, Хотин и Буковину. Бессарабия просыпается. Созывают первое Великое Национальное собрание, – именно такое название придумывают для своего первого парламента бессарабцы, в которых просыпается вкус ко всему громкому и пафосному, – и набирают сто одного депутата.
Все они, как один, во фраках, воротничках и цилиндрах, глядят на посетителей молдавского парламента с большой черно-белой фотографии – отцы-основатели независимой Бессарабии. Глядят строго. Словно черные вороны, сидящие на пружинящей от хвои земле в парке напротив его дома, – думает писатель Лоринков, заглянувший сюда в 2009 году, в апреле, – после того, как парламент и президентский дворец разгромлены митингующими, которые протестуют против результатов парламентских выборов. Выборы подтасованы! Утверждая это, несколько тысяч молодых людей, которых все будут считать провокаторами – от оппозиции, по мнению властей, и от властей, по мнению оппозиции, – разгромят несколько зданий в центре города, и двое суток в Кишиневе не будет никакой власти. Ему не привыкать.
Писателю Лоринкову звонят из московского либерального издания и, задыхаясь от срочности, что не производит на него, ветерана СМИ, никакого впечатления, просят написать что-то о происходящих событиях. Ядовито описывает. Материал не хотят брать, потому что Лоринков не находит ни для кого доброго слова. Ну что же. Он выкладывает материал в глобальную помойку интернета и забывает о нем, чтобы через два дня с удивлением найти в числе самых цитируемых текстов. Город дымится. Писатель Лоринков с выражением величайшего презрения на лице выходит в центр Кишинева, чтобы попасть в здание парламента вместе с мародерами и вынести оттуда раритетную фотографию членов первого Великого Национального собрания. Зачем, неясно. В любом случае нужно чем-нибудь заниматься, пока не пишешь, виновато говорит он жене, которая не могла дозвониться до него весь день и сидела к вечеру на кухне, источая аромат ядовитой иронии и валерьянки, сначала бранилась, а потом расплакалась. Любит, значит. Лоринков небрежно утешает ее и показывает фотографию со старомодно одетыми мужчинами, и большущая карточка отправляется на стену – туда, где был план его ненаписанной книги, – а зачем отправляется, Лоринков и сам не знает. Луна зовет. В таких случаях он всегда ссылается на луну, хотя можно говорить и так – дурь в голову ударила. Дурь или луна, а с этих пор со стены на Лоринкова глядят торжественно сто и один человек, которые приняли декларацию независимости Бессарабии, смотрят испытующе и чуть надменно. Среди них и Дедушка Первый.
25
Выходя от проститутки Александры Копанской, девицы кишиневского публичного дома среднего разряда – смена белья каждый день, пять рублей просто так и десять рублей с напитками и закуской, – и удовлетворенно покряхтывая, Дедушка Первый не представляет, чем закончится день. 1919 год, и в Бессарабии – крае с поздним зажиганием, как ехидно говорит о нем Лоринков, – все еще что-то вроде царской власти, только без царя. Спустя целый год после переворота Кишинев понимает, что пора бы и какие-то выборы произвести, и вообще определиться, что да как, поэтому решают провести Великое Национальное собрание. Что сие означает? Это, господа, будет наш первый парламент, по типу Думы, и в нем должны будут представляться все слои общества, достойные того. Выборы проводят, в парламент попадают сто один человек, среди которых крестьяне, рабочие, интеллигенция, а также землевладельцы, которые и являются истинными владельцами Бессарабии, потому что о военном коммунизме в крае речи не идет. Бессарабия независима!
Великое Национальное собрание собирается в здании в центре Кишинева – много позже здесь будет ресторан, и тошнотворный аромат жареной картошки перебьет в ноздрях мертвецов всякие ароматы цветущих в ту пору каштанов – и господа депутаты ожесточенно спорят, размахивают руками и говорят, говорят, говорят. Настоящие демократы. В это же время Румыния вводит в Бессарабию войска, потому что нестабильное положение в соседнем крае, информирует министерство иностранных дел Румынии все страны Антанты, может стать причиной волнений и на румынской территории.
Кстати, о территориях. Как Антанта смотрит на то, чтобы два румынских государства воссоединились, спрашивает Бухарест осторожно Антанту, на что представители той, узнавшие о существовании Бессарабии едва-едва, лишь пожали плечами. Сказали да. Бухарест благодарит, обещает помощь и поддержку Антанте, – в 1918 году чего не пообещать-то, – и вводит войска в Бессарабию, и цепь солдат окружает здание с Великим Национальным собранием бессарабцев. Говорильне конец.
Дедушка Первый приезжает в Кишинев, чтобы сбыть масло, которого в этом году был урожай невероятный, и, завершив успешно сделку, вкладывает вырученные деньги в пояс, часть отложив на развлечения. Развлекается. Отдохнув, расплачивается с проституткой, – ничего так, только много о себе думает, все о каких-то книжках поговорить хотела, про папу, учителя истории, рассказывала, – ох уж эти истории о бывших гимназистках, соблазненных и брошенных, – и выходит из борделя. Навстречу солдаты. Стой, жидовское семя. Простите, господа, но какой же я жид, смеется Дедушка Первый, на что лейтенант, сопровождающий солдат, говорит, внимательно глядя на посетителя борделя: имя, социальное положение? Дедушка Первый представляется. Чудесно, говорит подобревший румынский лейтенант, – представитель славного земледельческого сословия, как раз то, что нам нужно, прошу вас пройти с нами. Позвольте! Не позволю, качает головой румын, и солдаты подталкивают Дедушку Первого всю дорогу до Великого Национального собрания, где ему велят переодеться во фрак, сорванный с какого-то депутата предыдущего – недействительного, как объявили румыны, – созыва. Молдаване морщатся.
Как же так, сердито спрашивает Дедушка Первый румын, это же представители народа, их же выбрали, да как вы смеете. Солдаты смеются. Товарищи, гремит Котовский. Дедушка Первый, прибывший из глуши, с изумлением видит среди депутатов окруженного парламента и самого Гришку Котовского, душегуба, каких днем с огнем не сыщешь, вот и в их селе он, уходя от погни, пристрелил жандарма, а у того семеро детей мал мала меньше остались. Его же повесили! Товарищи, гремят шоферы. Ну не шоферы, а люди, которые одеты в кожу, будто шоферы какие, и Дедушка Первый с неприязнью думает, что не видит среди них ни одного местного. Откуда взялись? Вы, идиоты, скажете нам спасибо, говорит румынский лейтенант, устало прикурив у входа в зал заседаний, где новых депутатов выстраивают друг за другом в затылок – мы освобождаем вас от коммунистов и жидов, которые вас без хлеба сожрут, а вы еще ломаетесь. Дедушка Первый молчит. Слушает еще немного тех, кто в зале протестует, призывает, принимает, апеллирует, провозглашает, потом решительно поправляет фрак. Заходит в зал.
Румыния штыками сгоняет депутатов первого Великого Национального собрания, объявляет его недействительным, и прежних депутатов – особенно коммунистов и жидов – вытаскивают из здания, а тех, кто упрямится, стреляют прямо у стены. Бойня у парламента. Времена еще вегетарианские, так что пристрелили всего восьмерых, – среди них и папеньку Оленьки Статной, – а оставшихся разогнали по домам, бедняги даже сфотографироваться не успели. Снимают других. Сто один депутат, набранные по городу из случайных людей, принимают решение о присоединении Бессарабии к Румынии. Позируют с достоинством. Дедушке Первому понравилось. Позже он не раз жалел о том, что сделал, особенно когда пришли Советы и многих из тех, кто помогал румынской администрации, искали и расстреливали, и ему приходилось прятаться.