Бессемер
Шрифт:
«Отец мой продолжал жить в Париже во время Великой французской революции и в качестве деятельного члена Департамента Комиссариата (!?) он должен был распределять паек хлеба и риса среди голодающих масс, которые каждое утро на много часов становились в длинные хвосты перед открытием городской булочной. Все в Париже испытывали недостаток продовольствия. У моего отца было небольшое имение милях в двадцати от столицы, и, когда наступил голод, он привез оттуда несколько мешков пшеницы и припрятал их у себя в доме. Если бы это стало известно, то голодная толпа набросилась бы на него. Моя мать должна была ночью, когда в доме все спали, молоть эту пшеницу на кофейной мельнице, чтобы к утреннему завтраку можно
Бессемеры делали то же, что и тысячи парижан, имевших возможность не есть выдаваемый по талонам пресловутый «хлеб равенства», обильно снабженный всякими примесями.
Старую Академию закрыли. Жизнь становилась несладкой, а быстрое обесценение денег уничтожило и сбережения.
Но ведь революция жадно требовала технических и научных сил; казалось бы, механику было к чему приложить руку, но поток лихорадочной работы не захватил Антона Бессемера: он не нашел себе применения в эту пору замечательного расцвета точных наук. Помыслы Антона направлены на то, чтобы вырваться из пылающей Франции. Ему это наконец и удается.
«Мой отец, — пишет Генри Бессемер, — очень стремился вернуться в Англию, но выбраться было очень трудно. Он ничего не мог получить от своих банкиров кроме бумажных денег — ассигнатов. К счастью, наступило короткое затишье в то бурное время и, воспользовавшись удобным случаем, мои родители бежали в Англию, привезя с собой около шести тысяч фунтов стерлингов по номиналу в «ассигнатах» и очень небольшую сумму денег в звонкой монете».
Нетрудно догадаться, когда происходило это бегство: повидимому в 1795, а может быть и в 1796 году. Это как раз годы катастрофического обесценения «ассигнатов».
В Лондоне с ворохом ничего не стоющих бумажек в кармане Антону Бессемеру пришлось начинать все сначала. Хорошую службу Антону сослужили тут его природная изобретательность и основательное знание чеканного дела, приобретенное им на парижском Монетном дворе. Штамповку золота он применил к ювелирному делу: стал штамповать золотые цепочки. Товар пошел ходко. Золото ставил Бессемер высокопробное, но нравились цепочки, главным образом, потому, что «казались очень массивными, а на самом деле были очень легкие».
Машинная техника уже в самом зародыше своем воспитывала новый вкус: вкус к дешевой подделке.
Отец Бессемера
Мать Бессемера
Дела Антона Бессемера понемногу стали поправляться. Вот уже несколько лет прожито в Лондоне, но политические события снова вносят перемену в его жизнь, на этот раз, правда, совсем не такую печальную, как парижское разорение.
Нельзя спокойно жить в Лондоне даже незаметному граверу и ювелиру, когда на континенте бушуют наполеоновские войны, когда старая колониальная империя — Франция сводит последние счеты вековой борьбы с более молодым хищником — Англией. Одну за другой громит Наполеон организуемые на английское золото армии континентальных держав, но, чтобы кончить борьбу, нужно нанести удар по самому притону мировых пиратов-торгашей. Десант в Англию — одно из неотступных желаний Наполеона, и не раз Англия и в особенности Лондон переживают тревожные дни в ожидании французского нашествия.
В начале 1805 года эти опасения, казалось, могли осуществиться. Огромная флотилия транспортов
Паника на бирже, приостановка Английским банком размена банкнот на золото тотчас же напомнили Антону Бессемеру дни его парижского пребывания и воображение быстро нарисовало очень мрачные картины. Наученный горьким опытом с французскими «ассигнатами», он повидимому не пожелал снова оказаться обладателем обесцененных бумажек и поспешил найти своим деньгам более прочное помещение.
Срочно собирает он все деньги, какие может получить от своих заказчиков, прикладывает и кое-какие сбережения и покупает небольшое имение в деревне Чарлтон около города Гитчина в графстве Гертфордширском. Вот куда хочет укрыться от житейских бурь Антон Бессемер.
На редкой карте помечена деревня Чарлтон и ничем особо непримечателен городок Гитчин.
В старой церкви его висит картина знаменитого фламандского художника Рубенса — знатоки впрочем не все верят в ее подлинность, — а в корпусе богадельни сохранились остатки стен старого женского монастыря XIV века. Вот и вся историческая романтика городка.
Жители дубят кожу, сеют мяту, лаванду и гонят из них масло. Вот и все промыслы. Это сейчас, а лет сто тому назад экономика района была еще проще. О «технических культурах» еще не было и помину, но усовершенствованная агрономия начала делать свое дело. Жители откармливали турнепсом овец и вели довольно сложное шестипольное хозяйство.
Тридцать две мили — пятьдесят километров — от Гитчина до Лондона. Ведь это почти пригород, и сейчас десятки поездов проносятся мимо городка, лежащего на магистрали, соединяющей Лондон с севером Англии, и отсюда же стальной путь протянулся к старому университетскому Кэмбриджу. Но в век почтовой кареты, сто — сто двадцать лет назад, и пятьдесят километров пути были своего рода путешествием, не лишенным даже опасности (окрестности Лондона кишели разбойниками), да к тому же едва ли даже шоссе соединяло городок с Лондоном. Весьма вероятно, что дорога местами являла собой образец далеко не изжитого тогда английского бездорожья. Недаром записал о ней в своем дневнике Артур Юнг:
«От Стэвенеджа я поехал по дороге в Гитчин, а оттуда в Лютон, в общем двенадцать миль, столь ужасных, каких только может страшиться путешественник, — так отвратительны дороги».
А Артуру Юнгу можно поверить и его нельзя обвинить в особенной притязательности по части дорог. Агроном и путешественник, исколесивший вдоль и поперек всю Англию, он на собственных боках испытал всякие виды колдобин и ухабов, может быть более, чем кто-либо другой из его современников в тот малостранствующий век.
Глухая провинция начиналась сразу под боком у крупнейшего мирового центра. Старинный сельский характер Англия наиболее сохранила как раз в южной части острова, и ближайшие к Лондону графства долго еще оставались, да и теперь еще являются, одним из наименее промышленных и малонаселенных районов королевства.
Потрясения промышленного переворота прошли мимо Гитчина. И в то время как на Западе и в центре Англии во влажном Ланкашире или в «черной области» земля покрывалась заводами и фабриками, и изрезывалась рудниками и шахтами, а небо чернело от дыма и копоти фабричных труб и захолустные села или даже деревушки, состоящие из нескольких домишек вдоль одной кривой улицы, разростались с неслыханной быстротой в огромные города, людские муравейники труда и эксплоатации, Гитчин вместе с графством Гертфордширским, да пожалуй вместе со всей юго-восточной Англией продолжал купаться в зелени сочных лугов, борозд турнепса и гороха, в золоте овса, ячменя и пшеницы.