Бессердечный
Шрифт:
Один тут же разложил на столе писчие принадлежности и уселся на табурет; его коллеги с кислым видом переглянулись и присаживаться не стали. Находиться в моем обществе им явно было не по себе. Или просто первый раз в одиночной камере?
Наконец светловолосый господин лет двадцати пяти сбросил оцепенение и протянул руку:
– Позвольте представиться, лейтенант лейб-гвардии ее императорского величества Уильям Грейс.
Я приподнялся со скамьи и ответил на рукопожатие.
– Очень приятно.
Капитан
– Виконт, это ни в коем случае не допрос, но убедительно прошу отвечать на вопросы со всей серьезностью.
– Серьезней меня надо еще поискать, – хмыкнул я.
Тогда заговорил второй из пожаловавших в камеру господ, чернявый, с покрытым оспинами лицом. Он уловил прозвучавшую в моих словах иронию и не преминул выразить свое неодобрение:
– Виконт, нам известно о вашей предположительной близости к императорской фамилии, поэтому вынужден напомнить, что внебрачные отпрыски не могут рассчитывать ни на какой особый статус.
Представиться брюзга так и не удосужился.
– Тогда зачем вы здесь, господа? – поинтересовался я, ощущая сгустившееся в камере напряжение.
– Вас желает видеть ее императорское высочество принцесса Анна, – произнес рябой с нескрываемым неодобрением. – В связи с этим вы должны пройти должную проверку на благонадежность.
– Зачем? – опешил я. – Зачем ее императорское высочество желает меня видеть?
Уильям Грейс вздохнул:
– Известие о вас крайне заинтересовало ее императорское высочество.
– Мы вынуждены повиноваться, – добавил рябой.
– Хорошо, – вздохнул я, не видя никакой возможности отказаться от этой чести, не оказавшись при этом под арестом за неуважение к своей венценосной родственнице. – Тогда приступим!
Лейтенант Грейс распахнул дверь камеры и пригласил кого-то внутрь:
– Проходите.
Прошел высокий худой доктор в белом халате с пузатым кожаным саквояжем.
– Разденьтесь до пояса, – попросил он, доставая слушательную трубку.
– Это еще зачем? – нахмурился я.
Лейтенант лейб-гвардии мягко улыбнулся и пояснил:
– Здоровье ее высочества оставляет желать лучшего. Общение с даже с больными обычной простудой людьми ей категорически противопоказано.
– Сроду ничем не болел, – пробурчал я, но доктор ждал, пришлось скинуть куртку на лавку. Сорочку стянул через голову и без особого удивления заметил, как расширились от изумления глаза присутствующих. С подобной нательной росписью им встречаться еще не доводилось.
– Однако! – даже протянул рябой, но моментально осекся, поймав взгляд лейтенанта.
Доктор спокойно приложил расширенный конец трубки к звезде у меня на груди, оценивая сердцебиение, затем прослушал легкие и попросил повернуться. Убедившись в отсутствии хрипов, он заглянул мне в рот и объявил:
– Патологий не обнаружено.
– Продолжайте, –
Эскулап достал из саквояжа жгут и пустой шприц.
– Не понял? – отступил я от него на шаг назад.
– Возбудителей многих опасных заболеваний можно обнаружить через анализ крови, – объяснил доктор. – Нам придется взять кровь из вены. Не бойтесь, это не больно.
Я позволил перетянуть бицепс левой руки жгутом и несколько раз сжал и разжал кулак, игла воткнулась в продезинфицированную спиртом кожу совершенно безболезненно, шприц наполнился в один момент.
– Прижмите! – передал врач мне ватку и предупредил: – Держите пять минут.
Потом он собрал свои инструменты и откланялся, а я остался стоять посреди камеры с согнутой в локте рукой и голым по пояс.
Меня такое положение нисколько не устраивало, моих интервьюеров – вполне. Они начали с места в карьер сыпать вопросами, зачастую повторяя их с незначительным изменением формулировок. Стенографист яростно скрипел пером по бумаге, едва успевая вести протокол.
Пока расспросы касались неких общих вещей, я с такой манерой еще мирился, но, когда разговор зашел о содержимом алюминиевой шкатулки и беседе с герцогом Тальмом, мое терпение лопнуло.
– Одну минуту, господа, – взял я паузу и принялся натягивать сорочку. Пока одевался, немного собрался с мыслями и решил ничего особо от собеседников не скрывать, дабы не попасть впоследствии впросак. – Продолжим!
Впрочем, ничего крамольного представителям лейб-гвардии я в итоге не сообщил, сумев сгладить одни острые моменты и умолчать о других.
Лейтенант Грейс прошелся по камере с заложенными за спину руками и поинтересовался:
– А как вы сами расцениваете реалистичность некоего электромагнитного излучения, якобы воздействующего на потусторонних существ?
Ничего никак расценивать я не собирался. Более того – не было никакого желания встречаться с наследницей престола; хотелось поскорее освободиться и отправиться в Цюрих к дожидавшимся меня там десяти миллионам франков.
Но не заявлять же было об этом прямым текстом?
Я вздохнул и покачал головой.
– Проблема не в том, что Всевышний отвернулся от нас и оставил своей заботой. И даже не в потере нашей веры в него. Причина всех бед в том, что мы боимся поверить. А еще больше боимся, что однажды он вновь поверит в нас. Мы полагаем всеблагое электричество панацеей от всех бед, но если ад вдруг вырвется на волю, то все наше оружие, все изобретения ничего не решат. Лишь вера может спасти нас, только она одна.
Позволившего себе подобное заявление вольнодумца не должны были подпустить к наследнице престола и на пушечный выстрел, но гвардейцы лишь кисло переглянулись и промолчали. Больше вопросов у них ко мне не возникло.