Бессилие власти. Путинская Россия
Шрифт:
В 2011 г. покупательная способность «среднего пенсионера» на 20% меньше, по сравнению с соответствующими показателями на 1990 г.
Объем промышленного производства в сравнимых ценах меньше на 18%.
Объем сельскохозяйственного производства и животноводства меньше на 23%.
Население страны уменьшилось с начала гайдаровских времен на 2010 г. на 5 млн чел.
Генеральная тенденция, свойственная всем современным развитым странам, – это высокий уровень социально-экономического регулирования, которое опирается на мощную аккумуляцию под контролем государства ВВП. Доля государственных расходов в развитых странах мира ныне составляет 45–65% ВВП, в России – 30%. Доля оплаты труда в ВВП в этих странах колеблется в пределах 60–75% ВВП; в России – менее 30%. Это отражает, во-первых, крайне низкий уровень оплаты труда, или сверхэксплуатацию рабочей силы, превышающую уровень эксплуатации при социализме; во-вторых, чрезмерно большую долю дохода, присваиваемую собственниками крупных корпораций (более трети ВВП).
Все это, среди прочего, означает, что многочисленные, причем назойливые, призывы создать «сильное российское государство»
В 2006 г., наконец, после 16-летнего обратного движения, ВВП России достиг его суммарного объема периода высшего показателя социализма, приходящегося на 1989 г. (1,3 трлн долл. в сопоставимых ценах, в 1990 г. был небольшой спад). Кризис серьезно приостановил его повышательную динамику – в 2010 г. он составил 1,2 трлн долл. Но, однако, по многим важным экономическим и социальным показателям современная Россия не достигла соответствующих показателей 1989–1990 гг. Качество современного ВВП не сравнимо с его качеством 1989 г. – оно попросту «плохое». Конкретно современный ВВП России в основном вырос на «дрожжах» высоких цен на нефть, газ, металлы, лес – эти товарные группы, которые (прямо и косвенно) составляют в структуре ВВП более 65%, в то время как его доля на товары и услуги, в том числе машинно-техническую продукцию, товары народного потребления, производство продукции сельского хозяйства и животноводства, уменьшилась в сравнительном аспекте более чем вдвое. Эти же товарные группы уменьшили свою экспортную квоту в три раза (по сравнению с 1989 г.). Таким образом, отечественная капиталистическая экономика производит товары и услуги на национальный рынок по крайней мере вдвое меньше, чем производила экономика при социализме, которой, как известно, был свойственен хронический дефицит потребительских товаров. Импорт этих товаров (непрерывно возрастающий) обеспечивается растущими поступлениями «нефтяных доходов» и займами частных корпораций на внешних финансовых рынках. Средний уровень заработной платы трудящихся (без учета доходов праздного класса), как отмечено выше, составляет менее 80% средней заработной платы от уровня 1990 г. – последнего года социализма. Это все – реальное отражение той социально-экономической политики на базе «Вашингтонского консенсуса», которая проводится последовательно в стране вот уже 20 лет.
Во многом такие результаты связаны с отсутствием конкуренции и мотивами исключительно наживы со стороны нового корпоративного капитализма, но не продуктивной деятельностью государственного менеджмента, отсутствием ответственности перед обществом за низкие результаты и даже откровенные провалы (здравоохранение, образование, социальное обеспечение, наука).
Бедность и избыточное неравенство
С утверждением жесткой модели авторитарного правления экстремистов-либералов, что, подчеркнем еще раз, никак не являлось исторической необходимостью (этот тезис ныне почему-то пытаются заново «обосновать»), восторжествовала, соответственно, авторитарная (причем в наиболее жестких формах, с сильно выраженными элементами тоталитаризма) либеральная экономическая политика – политика полной свободы и бесконтрольности больших корпораций. «Рыночный большевизм», так назвал эту политику американский аналитик Питер Риддуэй, – правда, спустя много лет с тех пор, как был пущен в оборот этот термин в десятках публичных выступлений председателем Российского парламента в 1992–1993 гг. Этот экономический порядок чем-то напоминал порядок генерала Пиночета, правда, в Чили не было такого разнузданно-анархистского поведения предпринимателей и бюрократии. Но важно то, что те известные западные экономисты, которые очертя голову ринулись поддерживать российских «реформаторов», не разобравшись в их сути, уже десятилетие спустя стали отказывать в своей поддержке этим прошлым «реформам». И даже классик современного неолиберализма Милтон Фридмен признал, что в начале 90-х гг. он советовал всем странам, ставшим на путь реформ, «приватизировать, приватизировать, приватизировать», – но, как оказалось, он был неправ.«Оказывается, соблюдение закона по всей видимости, более важно, чем приватизация». (Economic freedom of the World. Annual report. Vancouver: B.C. Fraser Institute, 2002, P. XVII.) Этот нобелевский лауреат тоже «прозрел», но намного позже чем Российский парламент, который был уничтожен именно за то, что требовал соблюдения Закона, в то время как все эти ныне «прозревшие», тогда, в начале 90-х, придерживались совершенно противоположной точки зрения.
Политическое неравенство и политическая бедность
Развитие авторитарного режима послесокрушения парламентарной демократии взрывным образом породило рост абсолютного неравенства, которое создало «чрезмерное неравенство». В результате страна представляет собой одну из немногих стран мира, в которой социальные контрасты достигли предельных величин – 10% наиболее обеспеченной части населения аккумулирует под своим контролем суммарный доход, превышающий его объем, достающийся 90% населения. Профессор-социолог Юрий Красин с тревогой писал о весьма опасной тенденции «деления России на две неравные части. Одна представлена «новыми русскими» и правящей элитой, живущими в некоей «гламурной» реальности. Другая Россия несет на своих плечах всю тяжесть социально-экономической и политической бедности. Общество распадается на два «сословия», которые различаются не только размерами доходов, но и образом жизни, мировосприятием, языком и нормами поведения. «Россия бедная» безмолвствует, и это порождает у богатых и власть имущих иллюзию стабильности. Но в недрах общества назревают опасные процессы, накапливается энергия протеста. Не выходя открыто в политическую сферу, она проявляется в социально девиантном поведении больших групп населения. Протест выражается в уходе из общественной жизни в сферу криминала, в наркоманию, алкоголизм, мистику и религиозный фанатизм. Подобная форма протеста не менее губительна, чем та, которую поэт назвал «бунтом жестоким и бессмысленным». Затяжная деградация общества истощает творческий потенциал народа, лишает надежды на возрождение пассионарности, которая, по мнению Льва Гумилева, превращает нацию в субъект истории». (Ю.А. Красин. Политические аспекты социально неравенства. Вестник Российской академии наук, 2007.)
Неравенство в сферах общественной жизни в полной мере принципиально неустранимо. В конечном счете его истоки восходят к естественным различиям природных задатков и способностей людей. Здесь, однако, во-первых, существует граница, за которой неравенство становится не только непродуктивным, но наносит обществу ущерб, в том числе и в сфере политики. Для современной России характерен высокий уровень избыточного неравенства. По данным Н.М. Римашевской, в первые годы прошлого десятилетия 33% населения (47,7 млн человек) имели денежный доход ниже официально признанного прожиточного минимума. (Н. Римашевская. Человек и реформы: секреты выживания. М., 2003.) В последующие годы этот показатель сократился (13% в 2008 г.; 15% – 2009; 13% – 2010 г.), но не настолько реально, с точки зрения уровня жизни, как утверждает официальная статистика, – рост заработной платы и пенсий поглощается ростом налогов, платежей и иных выплат за жилье: электричество, топливо, газ, телефон, воду и т.д. (т.е. ЖКХ). Во-вторых, все западные государства, со времен великих просветителей, ставят официальными задачами сокращение неравенство, стремление к справедливости.
Представляется верной точка зрения профессора Юрия Красина, который пишет, что «культура неравенства проникает и в политику, создавая атмосферу нетерпимости, конфронтации, препятствуя достижению национального согласия. В конечном счете это ведет к политическому противостоянию, разрыву между обществом и властью. В глазах социальных низов власть выступает на стороне богатых и преуспевающих, в лучшем случае занимает нейтральную позицию. Социально ущемленные слои населения перестают идентифицировать себя с властью и государством. Ослабевает, если не разрушается, гражданская солидарность – эта глубинная основа самого понятия гражданственности как сопричастности членов общества национальным целям и государственной публичной политике. (Ю. Красин. Политические аспекты социального неравенства. С. 974.)
На таком фоне происходит «распыление» гражданской солидарности, которая заменяется корпоративными (и групповыми) связями, что подрывает основу единения общества. Интересы различных слоев, испытывающих лишения, – с одной стороны, и чрезмерно эгоистические интересы праздного класса – с другой стороны, имеют разнонаправленный характер, и им «никогда не сойтись» (Киплинг) в едином гражданском обществе. Поэтому чрезмерно слаба гражданская основа общенациональной солидарности по любому важному вопросу жизни страны. Трудно обеспечить единение общества даже по тем вопросам, которые реально касаются интересов каждого гражданина. Нарастающее социальное неравенство порождает глубокое противостояние в обществе, его расслоение на изолированные сегменты, которые вполне могут эволюционироваться в направлении раскола.
Бедность буквально удушает гражданскую активность населения. Там, где избыточное неравенство препятствует участию граждан в общественной жизни, возникает феномен политической бедности. «Политическая бедность» выводит граждан из публичной сферы. Они оказываются не способны представлять свое мнение и интересы в общественно-политической жизни государства. Поэтому даже огромная часть вполне сознательных граждан, недовольных властью, не желают участвовать в партийно-политической жизни, предпочитают позиции «наблюдателей». Их пассивность, в свою очередь, воспринимается властью как согласие с проводимой политикой. В стране целые слои населения практически исключены из политического процесса. Причем речь не идет только о маргиналах, бомжах (а их, кстати, сотни тысяч) или работниках низкой квалификации с минимальной оплатой. Масса интеллектуальной элиты страны – учителя, врачи, преподаватели вузов, научные работники – составили ряды «новых бедных». Поглощенные заботами о выживании, они лишены возможности полноценно участвовать в общественной деятельности (а часто – попросту побаиваются), не имеют рычагов давления на власть и не могут добиться включения своих требований в политическую повестку дня. Рост «политической бедности» приводит к тому, что функция принятия решений выходит из-под контроля общества и концентрируется в узком кругу правящей элиты. Тем самым генерируются авторитарные тенденции. В таких условиях и происходит «поддержка» правителя, которая правящей элитой воспринимается как реальный выбор большинством населения, но ее на деле не существует.
В то же время реальные интересы (не те, которые реализует правящая бюрократия) общества требуют иного подхода и иной политики государства, в частности увязки проблемы свободы, равенства и справедливости. Государство же в настоящее время не выполняет функции регулятора неравенства в обществе, не обеспечивает базу для устойчивой гражданской солидарности, более того, своей неразумной политикой создает стабильный и трудноразрешимый узел противоречий, могущий взорваться с огромной разрушительной силой. Понятия «равенства» и «справедливости» вообще выброшены из политической лексики как ненужный хлам. Неравенство, несправедливость утверждаются реальной практикой.