Бессильные мира сего

Стругацкие Аркадий и Борис

Плечистый монах последний раз обмерил их прозрачными, абсолютно равнодушными глазами, повернулся (через широкое левое плечо) и удалился в холл, к телевизору, сел напротив, взял со столика газету и тут же ее развернул - быстро и жадно, словно соскучился по новостям.

Ничего не оставалось, как тоже отступить на исходные. Роберт вернулся в свое кресло, а Тенгиз встал у прозрачной стены между пальмами и стал смотреть вниз, на стоянку.

– Блин...
– произнес он с досадой.
– Машину не запер. Забыл второпях.

– Кому она нужна, твоя жестянка, - откликнулся

Роберт, не оборачиваясь.

– Но-но! Попрошу без фамильярностей!
– Тенгиз отошел от окна и сел рядом.

– Ну, извини, - Роберт исподлобья наблюдал за потенциальным противником, и воображение снова рисовало ему разнообразные, малопривлекательные картинки.

Они помолчали, вдвоем уже теперь наблюдая, как потенциальный противник листает газету.

– Память стала совсем плоха, - сказал Тенгиз.
– Все забываю.

– Имена, адреса, явки...

– Нет, в самом деле. Давеча, представь себе, забыл фамилию клиента. На языке вертится, а вспомнить, блин, не могу.

– Это называется шперунг, - объяснил Роберт рассеянно.
– Заикание памяти.

– Да, это я уже знаю... "Запомнить нетрудно - вспомнить трудно". И так далее. Относительно "пыльных чуланов у нас в черепушках"...

– Цитируешь помаленьку? Я скоро по индексу цитирования выйду у вас на первое место.

– Уже вышел, блин. Лицо, приближенное к телу. Только тебя и цитируем...

Тут раздалось чириканье мобильника, и потенциальный противник торопливо вытащил из кармана трубку. Он говорил тихо, но слышно его было хорошо, и тем более непонятным казалось то, что он говорил.

– ...Белую? Ну да - серебристую... Есть. Только в левом нижнем ее не было... Вчера. Понял. Есть... Есть... Сделаем. Есть.

Он спрятал мобильник и, не повернув головы кочан, быстрым шагом удалился по коридору в ту же сторону, откуда десять минут назад появился.

– Кто такие, не совсем понимаю...
– сказал Тенгиз раздумчиво.
– Или ты их знаешь?

– Представления не имею, - соврал Роберт, чтобы не заниматься дурацкими утомительными объяснениями.

– По-моему, этого, в роскошном халате я где-то видел... В кино, может быть? В рекламном ролике?..

– Ну, со вторым-то тебе все ясно, я полагаю?

– О да, - сказал Тенгиз.
– Здесь, блин, разумных вопросов нет и быть не может.

Роберт не возражал, и Тенгиз, понизив голос, спросил:

– Худо?
– он мотнул головой в сторону палаты.

– Не знаю, - сказал Роберт.
– Не видел. Думаю, что худо, - он опять кривил душой, но не объяснять же было ему про нобелевскую лекцию, которую сэнсей читает полутрупу.

– Б-блин, - сказал, огорчившись, Тенгиз, и они оба надолго замолчали.

Потом Тенгиз спросил:

– И как тебе понравилась эта история? Я имею в виду - с Интеллигентом.

Роберт пожал плечами.

– Да, господа мои, - сказал Тенгиз.
– Воистину: все, что неестественным путем было начато, неестественным путем и закончится.

Роберт возразил без всякого азарта:

– Чего уж тут неестественного: шлепнули, как простого, заскорузлого лоха. Если отвлечься от деталей, разумеется. Детали -

да. Тут остается только руками развести.

– Нет, голубчик, не говори. Не как простого. Совсем не как простого. И не только в деталях дело. "Если бы ненавидящие взгляды могли убивать, население бы сильно поубавилось". Ядозуб - он это умел. Он был олгой-хорхой, только вы все в это поверить не умели... А вот знаешь ли ты, кто его охранял? Интеллигента? Эль-де-през. Лично.

– А кто это?
– Роберт удивился.
– "Кто таков, почему не знаю?"

– Л. Д. П.
– Тенгиз нарисовал в воздухе три буквы с точками.
– Лучший Друг Президентов.

– Кто-нибудь из наших?
– догадался Роберт.

– О да! И не кто-нибудь, а Серега Вагель.

– А... "Идеальный бодигард". Я с ним незнаком.

– Естественно, он никогда с нами не общается. Вернее, редко.

– Куда уж реже. Никогда.

– Это с тобой - никогда. А с нами, с простыми людьми, - редко, но все-таки общается.

– Что ж он его не спас, если он "идеальный"? Или он только по президентам специалист?

– В том-то и проблема, блин. В том-то и проблема! Видимо, против лома нет приема.

– "Нету лучшего приема, чем сидеть все время дома", - процитировал Роберт, и они снова замолчали.

По коридору прошуршала (справа налево) еще одна монахиня в клобуке и с толстой пачкой бумаг на согнутой руке. Тихо было, как в приемной какого-нибудь самого высокого превосходительства, но как ни напрягал Роберт слуха, ни звука не доносилось теперь из палаты, и совершенно невозможно было представить себе, что там делает этот странный чудо-инвалид в синем халате, исполосованном серебряными драконами.

Тут Роберт вдруг, ни с того, ни с сего (а в общем-то понятно почему) вспомнил давний разговор, который имел место между сэнсеем и человеком, которого прислал Аятолла, - разговор по поводу Интеллигента, которого они, впрочем, дружно и не сговариваясь, называли "наш Профессор". "В экономике наш Профессор обладает скорее убеждениями, нежели познаниями", - сказал тогда человек Аятоллы. И сэнсей вежливо заметил, что это звучит, как цитата. "А это и есть цитата", - заметил человек Аятоллы (лощеный, длиннолицый, длиннорукий, вообще длинный, безукоризненно вежливый, весь с иголочки - от лакированных штиблет до употребляемых цитат). "Но, однако же, согласитесь, - к месту".
– "Вот как? И откуда же это?" - "Представьте себе, не помню. У меня странная память: я хорошо запоминаю тексты, но совершенно не помню ссылок". Тут сэнсей посмотрел на Роберта, и Роберт не подкачал: "Андрэ Жид. "Подземелья Ватикана". Перевод Лозинского. Цитата не совсем точная". "Спасибо", - сказал ему сэнсей и снова обратился к человеку Аятоллы и к теме разговора: "Но ведь ему и не надо обладать познаниями, нашему Профессору. Достаточно убеждений. Он же политик, а не экономист". "Мы придерживаемся ровно такого же мнения", - мгновенно откликнулся человек Аятоллы, и они, видимо, заговорили о деталях (и теперь понятно, о каких: как поэффективнее настрополить беднягу Резалтинг-Форса) - во всяком случае, Роберт был тут же отослан готовить кофе по-турецки...