Бессмертие мистера Голдмена
Шрифт:
Он быстро выглянул на лестничный пролет: никого. После этого запер дверь и включил приглушенный свет.
– Мистер Голдмен…
– В парке, - ответил Иззи. Он присел на диван и посмотрел на Льюиса. В его крепких руках Кэролайн чуть поежилась и снова уткнулась ему в грудь.
– Я нашел ее в парке, под мостом.
– Что вы делали в парке?
– спросил Роберт, но тут же понял циничность своего вопроса.
– Извините.
– Ничего, Боб. Все в порядке. У тебя не найдется теплого одеяла? Она замерзла.
– Да, сейчас… что-то такое здесь было, - ответил он, осматривая квартиру. Через минуту он уже держал толстое стеганое одеяло из шерсти.
Аккуратно,
– В кухню, - произнес Иззи шепотом. Роберт кивнул, и они удалились.
Иззи присел за стол, а спустя минуту появился Льюис, который держал в руках длинный плащ.
– Спасибо, - сказал Иззи и надел его.
– Вы пьете кофе?
– спросил Льюис, когда они остались наедине?
– Кофе?
– Иззи сел за стол.
– Ах да, простите. Я забыл. Вы же никогда не пробовали его.
– Ну, значит, сейчас самое время это исправить, Боб.
Роберт засуетился.
– Я люблю старину, мистер Голдмен, - сказал он, словно оправдываясь за то, что варит кофе на электрической плите, в турке, а не использует для этого кухонного робота.
– Люблю старые традиции. В них есть что-то теплое. Вы не находите?
– Я не знаю, Боб. Тебе виднее.
– Да… действительно… в наше время мир стал слишком автоматизированным, технологичным. Мы уже не мыслим себя без электронных помощников, которые делают за нас практически все. Мы обленились и утратили свои чувства. Быть может, именно поэтому люди стали такими.
– Какими, Боб?
Он задумался. В его руках застыла турка с кофе.
– Немощными, слабыми, жалкими. Машины превратили нас в серую пыль. Они настолько заполнили нашу жизнь, что нам просто приходится проходить из точки А, в точку Б, не прилагая при этом никаких усилий. Мы перестали творить, мы просто создаем… мы действуем, но перестаем думать. Мы привыкли, что за нас думает кто-то другой.
– Ты испытывал это, Боб?
– Да, и, к сожалению, очень много раз, - сказал он, ставя перед Иззи чашку с черным, как деготь, кофе.
– Осторожнее, он горячий.
– Спасибо.
Голдмен приложил руки к кружке и почувствовал приятное тепло. Он сделал глоток.
– Ммм… так вот, за что вы все так его любите…
– За что же?
– Гадость, но приятная на вкус. Горько, но вкусно.
Роберт усмехнулся.
– Это вы верно подметили.
– Дааа… - протянул Иззи, и на какой-то миг между ними повисло молчание.
Иззи вращал кружку. Роберт смотрел на диван, на котором спала Кэролайн.
– Боб…
Льюис оглянулся.
– Я вспомнил их…
– Что?
– Я вспомнил все, что со мною было. Я не знаю, как это объяснить, но это так. Я просто заснул, и увидел сон. Снова. Но, на этот раз…
Он помедлил.
– На этот раз я уверен, что все было именно так, Боб.
Роберт молчал. Ему нечего было сказать. Иззи Голдмен все так же отстраненно смотрел на дымящийся кофе.
– Это было давно, и дело даже не в том, что я совершил это ужасное преступление. Нет, Боб. Все дело было в другом. Я не знаю, рассказывали ли тебе об этом, или нет, но у меня никогда не было родителей.
– Что?
– Вернее, родители у меня, конечно же, были, но я их не видел. Они погибли в пожаре вместе со всем имуществом, когда я был в яслях. Родственников у них не нашлось, так что меня отдали в приют. Никто их воспитателей больше ничего мне не рассказывал о них, да и вряд ли они что-либо
– И ведь действительно… когда у тебя больше сотни нормальных детей, которым нужна твоя помощь, какое тебе дело до маленького еврея…
– Но…
– Здесь нет «но», Боб. В моей ситуации все было проще некуда. Маленький мальчик, слабый, худой, державшийся все время особняком от других детей. У меня не было друзей, и даже своих игрушек у меня не было. Единственное, что было моим, так это книги. Я читал, Боб. Я читал очень много для ребенка моих лет, но на это никто не обращал внимания. Да мне и не было это нужно. Я просто брал с собой «Моби Дика», садился на подоконник и перечитывал его в который раз. Нельзя сказать, что на тот момент моя жизнь была кошмаром. Нет… совсем нет. Она просто протекала такой, какой я ее знал, и другой жизни для меня не было. Хм… надо же… я только что подумал о том, что был заключенным с самого детства… Вот она, ирония жизни, Боб. Я получил свой кусочек желанной свободы, но она оказалась не для меня, и я снова сменил обстановку на более привычные стены камеры заключения.
Так что, как я и говорю, все было просто, и эта простота меня устраивала. Я не знал другого мира для себя, он был для меня чем-то неведомым. Если другие дети надували губки и забивались в угол, когда с ними не хотели играть или выгоняли из компании, то на меня это не производило никакого впечатления. Мне вполне было хорошо с самим собой. Так, я мог думать.
Время шло, я взрослел… взрослел так же и некто Майкл Уиллис, который прибыл в приют почти в то же время, что и я. Он был старше меня, и гораздо сильнее. Это был именно тот ребенок, который в детстве собирает собственную банду и терроризирует малышей, а повзрослев, занимает административную должность и вертит уже делами другого масштаба. Он был сильным, и многие дети ходили с синяками и ссадинами, который оставлял Майк. У него было несколько прихвостней… сейчас я вряд ли смогу вспомнить их имена, да это и ни к чему. Они были толстыми, неуклюжими и страшными. Вместе с ними он вселял ужас во всех, кто попадался ему на пути.
Иззи сделал глоток. Кофе успел остыть, но его сейчас это не волновало. Роберт смотрел на него, не отрывая глаз.
– Я помню… Боб… я прекрасно помню его светлые волосы, которые он всегда зачесывал назад. В кармане его рубашки все была такая маленькая расческа, которую он широким жестом вытаскивал перед девчонками и принимался расчесывать волосы, пародируя героя какого-нибудь фильма. Они хихикали и строили ему глазки. Это, конечно же, придавало ему еще большей уверенности. Они видели в нем «самого лучшего парня на свете», и к тому возрасту, как в наших телах начали бунтовать гормоны, каждая из них мечтала прогуляться за ручку с Майклом, чтобы весь приют видел, какая она крутая девчонка.
Я не привык совать нос не в свои дела, Боб, но несколько раз я видел, как он прижимал этих девчонок в мужском туалете и тискал их грудь, которая только-только начинала расти. Этому парню все сходило с рук, а мне - нет… Я не раз получал за свое любопытство. Чаще всего это были именно те самые прихвостни, реже - сам Майкл. Когда он сам брался за дело, то это обязательно должно было быть публично, чтобы как можно больше народу видело, какой он крутой, и что с ним лучше не связываться.
«Эй, малыш Иззи! Скажи-ка нам, почему ты обрезанный?» - эта фраза отпечаталась в моей памяти, как фермер ставит клеймо на свой скот.
– «Эй! Давай же! Покажи его нам! Покажи-ка своего малыша! Мы все хотим посмотреть на него…»