Бессмертие
Шрифт:
И вот открытие Пути не за горами, чудеса Корженовского вершатся безукоризненно, и Специальной Комиссии Нексуса пора подумать о том, как исцелить самые кровавые раны, нанесенные взаимоотношениям Камня и Земли.
Правда, время поджимает, и не сказать, что власти готовы лезть вон из кожи. На Гекзамоне царит энтузиазм, истерия кажется невозможной, во всяком случае, крайне маловероятной. Население орбитальных тел пребывает едва ли не в наркотическом возбуждении, кичится своим могуществом; оно готово лезть хоть к черту на рога и уверено, что
О визите Мирского почти никто не вспоминает. Кстати, куда девался так называемый «аватара»? Почему он, такой могущественный, не сорвал референдум и не вынудил Гекзамон плясать под свою дудку? Даже Корженовский мало раздумывал о Мирском. Дел у Инженера было по горло — наисрочнейших дел внутри и вовне Гекзамона; и внутренние проблемы преобладали чем дальше, тем ощутимей.
Кутаясь в мешковатый красный плащ, Инженер летал по скважине. Два дня назад с Оси Торо прибыли три длинных, изящных щелелета. Они прошли по скважинам Пуха Чертополоха и огромными черными веретенами зависли в мягком сиянии силовых лучей пообочь привычной тропы Корженовского. Корабли эти, полностью вооруженные, предназначались для защиты Гекзамона. Могли они пригодиться и для изучения Пути.
При взгляде вниз, на широкую цилиндрическую котловину Шестого Зала, у Корженовского появилось странное предчувствие — из тех, что невозможно объяснить или отринуть. Вновь и вновь от фундамента, на котором были выстроены и объединены его дубли, исходили эмоциональные импульсы. Он не противился, ибо на качестве работы эта аномалия не отражалась, а если и отражалась, то лишь благотворно, проясняя ум.
При задействованных имплантах у Ольми всегда менялся процесс сна; еще сильнее он изменился, когда ярт взял верх.
Гоморфу, оснащенному имплантами, спать необязательно. Обработка сведений, впечатлений и переживаний, а также отдых и игры натруженного подсознания происходят в часы бодрствования; с этими функциями справляются искусственные личности в имплантах. Пока естественный мозг «спит» или «дремлет», в периферийных устройствах может продолжаться напряженная работа сознания; в момент пробуждения мозгу достаточно лишь «профильтровать» содержимое имплантов, очистить их от ненужной информации.
За века эту процедуру довели до совершенства.
«Сны» Ольми яркостью не уступали реальным впечатлениям, жизни в иной Вселенной с иными (и переменчивыми) «законами»; но он при желании мог не погружаться в сон целиком. Естественному мозгу вовсе не требовалось следить за имплантами, даже знать о том, что в них происходит. Через каждые пять-шесть лет «сновидения» перекочевывали в основной имплант, где подвергались чистке и уплотнению; Ольми либо перегружал их во внешнюю персональную память, либо стирал. Чаще всего стирал, поскольку не любил переживать «сны наяву», и поступался этим правилом лишь в тех случаях, когда чувствовал, что в сновидениях может крыться решение какой-нибудь неотложной задачи.
Однако сейчас все оперативное пространство имплантов, в том числе основного, занимала психика ярта. Даже когда Ольми контролировал свой разум, он не обходился без подключения естественного «мозгового центра» — первичной психики — к подсознательной обработке данных.
У него всегда был выбор: либо естественный сон и сновидения, либо фильтрация «снов наяву». До инцидента с яртом он предпочитал второе. Грезы въяве решали множество проблем, а сознание Ольми было достаточно дисциплинированным, чтобы не отвлекаться.
Однако сейчас ярт манипулировал не только имплантами, но и первичными, оригинальными матрицами сознания и подсознания — психическими процессами в органическом мозгу. Нередко исконное сознательное «я» Ольми без предупреждения перескакивало в мир сна.
А он кишел чудовищами. В подсознании с его архетипами и стереотипами воцарил ужасающий бедлам. На уровне сознания Ольми худо-бедно держал себя в руках, но глубинное эго, беспомощное и затравленное, металось в панике. Довольно часто ярт, не нуждаясь во внимании своего пленника, выпускал его «на прогулку», вынуждая скитаться по стране кошмаров.
Сталкиваясь нос к носу со своими сновидениями, Ольми находил изъяны собственного характера, и это подавляло и без того жалкий боевой дух. Почему десятилетия, нет, века назад он не избавился от этих недостатков при помощи тальзитской или какой-нибудь другой терапии? Обладай Ольми абсолютно рациональной психикой, он бы не совершил этой катастрофической ошибки, не пустил в себя ярта… В снах то и дело возникали суицидальные позывы, а еще приходилось драться с мелкими насекомопо-добными тварями, норовившими отгрызть у него конечность или голову. Иногда он собирал в кулак всю волю и отвагу, лишь бы выжить, продержаться, пока ярт не выпустит его разум во внешний мир.
Временами появлялось чувство, что ярт измывается над ним намеренно, в отместку за свой плен. Но подтверждений этому не было, как не было и доказательств жестокости или извращенности ярта. Просто ему понадобился весь разум Ольми, чтобы сгребать отовсюду информацию или маскироваться под человеческое существо.
Даже когда сознание Ольми выходило на передний план и вроде бы управляло телом, он не мог действовать ни по плану, ни по сиюминутному побуждению, если не получал «добро» от ярта.
Мины, способные убить их обоих, ярт удачно обходил, хотя даже Ольми не знал теперь, где они расположены. За миг до капитуляции хозяина дубль ухитрился стереть самого себя (единственная промашка ярта), а только он знал местонахождение и принцип действия мин.
По всей видимости, ярт не сомневался в прочности своего положения. Он уже походил не на кукловода, а на всадника, доверяющего коню. Наступил момент, когда он впервые облек свое пожелание в форму требования, вместо того чтобы попросту принудить Ольми к действию.