Бессмертные
Шрифт:
Монти выпустил ее руку и дрожащими пальцами закурил сигарету, продолжая держать горящую спичку, пока огонь не коснулся пальцев. Она знала, что в результате аварии кожа у него в некоторых местах утратила чувствительность. Он часто обваривался под душем или обжигал губы, пытаясь пить слишком горячий кофе. Монти поморщился и, бросив спичку на пол, каблуком растер ее по ковру.
— И все равно ты выглядишь прекрасно, милая, чего не могу сказать о себе… Нет, не возражай мне. Я знаю, на кого я похож. И поскольку, как я понимаю, твой брак нельзя назвать счастливым, а ты по-прежнему цветешь,
Она приложила к губам палец.
— Ш-ш! — прошипела она, хихикая. — Не понимаю, о чем ты, детка.
— Ты разговариваешь с дядюшкой Монти, милая. И это одна из самых известных тайн на свете. Даже муж твой уже, должно быть, знает.
— Не знает! Да и что он может знать, если ничего нет
— Боже, ты такая лапочка, когда лжешь. Мэрилин, об этом знают все.
— Всем так только кажется.
Клифт пожал плечами, загадочно улыбаясь обезображенным ртом.
— Ну, ладно, как скажешь, детка… Ох, Мэрилин. Ты и я — о Боже, мы с тобой совсем одинаковые. Мы родились беззащитными, понимаешь? А Кеннеди, моя хорошая, они родились в доспехах, до них невозможно достучаться.
Она опять хихикнула.
— Уверяю тебя, до Джека я достучалась.
Неожиданно для себя самого Монти расхохотался. Сквозь руины поверженной неземной красоты наружу пробивался прежний, веселый Монти.
Он на мгновение закрыл глаза. Все его тело сотрясала дрожь, словно смех потребовал от него слишком больших усилий. Он попытался закурить еще одну сигарету, но не смог — слишком сильно дрожали пальцы. Она взяла его сигарету и закурила ее для него.
— Не смей! — вскричал Монти; на мгновение его лицо исказила гневная гримаса, но он все же позволил ей вставить сигарету ему в рот. Монти осторожно поддерживал сигарету большим и указательным пальцами, как это принято у европейцев — так держал сигарету Ив, когда курил, — однако у Монти это было вызвано не щегольством: он просто боялся выронить зажженную сигарету себе на брюки. — О Боже, Мэрилин, я превратился в развалюху , разве нет?
Глядя на него, Мэрилин с ужасом думала, что и она может стать такой же.
— Ты поправишься, Монти, — успокаивающе сказала она, хотя ни секунды не верила в это.
— Вряд ли, — отозвался он и наклонился к ней. — Знаешь что? Перед тем как я подписал контракт на этот фильм, я показался врачу. У меня были приступы головокружения, я плохо видел, иногда терял память… Оказывается, у меня катаракта и нарушение функции щитовидной железы. Как у старика, дорогая, а мне ведь только тридцать девять! Мне совершенно нельзя пить, но, разумеется, я не могу отказать себе в этом.
Монти замолчал, как будто, рассказывая ей о своем здоровье, начисто выбился из сил. Она вдруг испугалась, хотя разумом осознавала, что ее страхи бессмысленны. Она боялась, что болезни Монти могут передаться и ей, что из-за его состояния может не получиться фильм и, что самое ужасное, это может погубить ее.
— Только, ради Бога, киска, не рассказывай об этом никому, — прошептал он. — Этот выродок-садист Хьюстон не знает,
— Обещаю.
На самом деле, как сообщил ей Артур, Хьюстон знал о состоянии Монти, но скрыл это от администрации киностудии, чтобы Клифта назначили на роль Пирса Хауленда. Хьюстон также скрыл, что у Гейбла больное сердце, и заставил всех поверить, что и у самой Мэрилин все в полном порядке.
Хьюстон любил рисковать; у него пропадал всякий интерес к делу, если обстоятельства не складывались против него. Он любил ходить по краю пропасти, и фильм “Неприкаянные” был самым рискованным предприятием в его жизни. Однако Мэрилин не собиралась лишать Монти иллюзий по поводу того, что ему удалось одурачить Хьюстона.
— Ты принимаешь какие-нибудь таблетки? — спросила она.
Он засмеялся хриплым, квакающим смехом.
— Как обычно, киска. Нембутал. Дориден. Люминал. Секонал. Фенобарбитал. Витамины Кальций. И алкогольные напитки.
— Ничего себе!
— Не строй из себя невинную девочку. Я знаю, какие таблетки принимаешь ты. — Монти посмотрел на нее хитрым взглядом, в котором было столько выстраданной боли и сочувствия к ней самой, что она придвинула к нему свое лицо и нежно поцеловала в щеку, ощущая под своими губами безжизненную, покрытую шрамами кожу — Тебя мучит бессонница? — спросил он.
— Как и тебя, наверное.
— Ну разве это жизнь?
— Ты, наверное, много таблеток привез с собой? — спросила она как бы между прочим.
— Если я правильно понял, твои запасы истощились?
Она кивнула.
— Мой врач в Нью-Йорке такой зануда, невозможно выпросить у него рецепт, понимаешь? Я пошла к другому врачу, а он выписывает рецепт только на один раз. Поэтому мне приходится бегать к нему каждый раз, как у меня кончаются…
— Прекрати, Мэрилин, пожалуйста! Мне известна эта песенка, известно каждое чертово слово. Что ты принимаешь? Мне просто любопытно.
— Полагаю, то же, что и ты, кроме алкоголя. Днем пью возбуждающие препараты, на ночь глотаю снотворное. В основном бензедрин и нембутал.
— Ну и что, помогает?
— Да не очень, но без них я просто не могу представить, что будет.
— Что ты пьешь на ночь? — спросил Монти, словно интересовался у коллеги-повара, как тот готовит то или иное блюдо.
— Четыре-пять капсул нембутала. Я разламываю их и слизываю порошок прямо с ладони. Так быстрее действует.
Он удивленно вскинул одну обезображенную шрамами бровь.
— И что, помогает?
— Иногда. Массаж тоже хорошо действует. — Конечно, это была ложь. Бывало, что ее массажист не отходил от нее с двенадцати до двух ночи, но даже после массажа она, онемевшая от таблеток, не могла уснуть до самого рассвета, а иногда и вообще не спала всю ночь. Бессонница ее не мучила только в объятиях Ива (когда их роман только начинался) и еще в те редкие ночи, которые она проводила с Джеком. Тогда она спала, как ребенок, и раза два ей удалось заснуть даже без помощи снотворного. — А вообще-то толку мало, — спокойно выговорила она.