Бессмертный избранный
Шрифт:
Ночная стража у дверей и окон лениво переговаривается, но мы не ждем смены караула или удобного момента. Нам нужно только слово мальчика, говорящего из чрева Инетис. Странно верить тому, кто еще даже не существует, странно полагаться на слова ребенка, не имеющего имени и говорящего с нами из утробы… Я прижимаю руку к сердцу, над которым остановилась метка Энефрет, и стараюсь успокоить себя.
Кмерлан и Инетис слышат одно и то же. Ребенок Инетис — ребенок Энефрет и самый сильный маг. Я должна верить в его силы так же, как верят Инетис и Кмерлан, как верит Л’Афалия, которая с тех пор, как ребенок заговорил, смотрит на правительницу Асморанты
И я тоже должна.
— Мама, — говорит Кмерлан, и почти одновременно взгляд Инетис обращается внутрь, когда она слушает голос своего сына. Ее лицо искажается судорогой боли, но она тут же пытается ее скрыть от нас и от ребенка: улыбается, поглаживает свой живот, кивает.
— Он говорит: сейчас. Идемте! — шепчет она.
И мы с Л’Афалией тут же выходим вперед, прижимая к себе мешки. Инетис должна идти между нами, посередине, для того, чтобы подействовала магия ребенка, которой он должен накрыть нас, как покрывалом. Это та же магия, что и у Энефрет, и мы с Инетис уже видели ее в действии, но все же сердце в груди у меня колотится и норовит выскочить через горло.
Огонь в сонной мы тушим — солдаты должны думать, что мы легли спать. Я снова думаю о том, что мы задумали, и в какой-то миг мне хочется отказаться от всего и вернуться обратно. Это не сработает, это слишком самонадеянно, слишком странно.
Но я должна верить, как верят они.
Мы откидываем шкуру, закрывающую вход в сонную, и выходим. Л’Афалия идет перед Инетис, я и Кмерлан — сзади. Я неосознанно подталкиваю фиоарну ближе к матери, и он даже не замечает моей нечаянной фамильярности. Он и сам готов прижаться к Инетис как можно плотнее.
Шкура опускается почти бесшумно, и стражники поворачиваются к ней, чтобы посмотреть. Легкое дуновение ветра касается их лиц, когда мы проходим мимо, и я задерживаю дыхание, надеясь, что они не услышат биение моего сердца. А оно стучит как бешеное.
Стражник скользит взглядом по моему лицу. В свете факела он наверняка должен увидеть шрам, и тесный коридор не дает мне возможности отступить и уклониться от этого взгляда. Внутренности связываются в двойной узел, но взгляд мужчины скользит по мне, как по пустому месту. Он звучно зевает и потирает глаза, и что-то бормочет себе под нос о бессонной ночи.
Этого и ждала Инетис. На это надеялась я.
Ребенок сделал нас невидимыми и неслышимыми для людей.
В свете факелов идти по коридору легко. Эта часть дома почти пуста, лишь сонная, где спят девушки, еще жужжит голосами. Но вход уже закрыт шкурой, и мы проскальзываем мимо незамеченными.
Легко и просто.
Мы выходим из дома и так же незаметно проходим мимо стражи снаружи. Я едва не задеваю локтем одного из вооруженных друсом мужчин и только чудом успеваю увернуться, когда он перекладывает друс из одной руки в другую. Ни Кмерлан, ни Инетис этого не видят, но по моему лицу струятся слезы страха. Я вытираю их рукавом корса, который на морозе сразу становится твердым. Мы скрываемся из виду, и вздыхаем с облегчением, остановившись у угла одного из самдунов, притулившихся прямо у дома правителя.
Инетис быстро объясняет Л’Афалии, как идти дальше. Она ничего не отвечает, только молча кивает в ответ. Ее синие губы кажутся черными во тьме. Мы перебежками движемся дальше, с каждым шагом удаляясь от дома правителя.
Мланкин уже пожелал сыну спокойного сна и вряд ли зайдет к нему до утра. Тогда же он вспомнит и об Инетис. Мы должны
Я оглядываюсь по сторонам, выдыхая в темноту облака пара. Кмерлан кашляет, заглотнув морозный воздух, и мы замираем, но нас никто не слышит. Магия пока действует. Нам надо бежать дальше.
Повозка, нанятая Цилиолисом, ждет нас на улице за самдуном, где он жил. Ему удалось достать только одну тяжеловозную лошадь за те деньги, что мы ему дали, и нам остается надеяться, что в пути не придется гнать изо все сил. Инетис не может ехать верхом с таким животом, и у нас просто нет выбора.
Кмерлан поглаживает огромную — в два раза больше обычной — лошадь по белоснежной гриве и что-то ласково ей бормочет, но когда Инетис пытается забраться в повозку, сразу бросается ей на помощь вместе с Цилиолисом.
Цилиолис мрачен и почти ничего не говорит, только добавляет к нашим мешкам почти пустой свой. Мы забираемся в повозку и медленно и осторожно проезжаем по улицам, где даже в это позднее время еще бродят люди. Но нас никто не замечает.
Когда Асма остается позади, и перед нами расстилается бескрайнее полотно промерзлых полей, едва припорошенных снегом, ребенок начинает капризничать и говорит, что устал. Инетис сжимает зубы — ей снова больно, и эта боль повторяется вот уже какой вечер подряд. С тех самых пор, как ребенок заговорил с ней и Кмерланом.
— Все хорошо, мне не очень больно, — слышу я ее шепот, и понимаю, что говорит она с ребенком.
Цилиолис хмурится, слыша ее слова, но только смотрит на нее, потом на меня и ничего не говорит. Он обижен, что мы не рассказали ему раньше, и я могу его понять. Ребенок не просто растет внутри Инетис, он меняется и меняет нас — и Цилиолис узнает об этом последним из нас троих, хотя должен был узнать сразу же, как узнала я.
Но я боялась вынести из сонной син-фиры такую тайну.
Мы выбираемся на тракт, и Инетис и Кмерлан почти тут же укладываются спать. Магия исчезает, но ночные дороги и без нас полны путников, и на нашу повозку вряд ли обратят внимание. Я укрываю Инетис и Кмерлана с головой одеялом, которое принес Цилиолис. Лошадь, мохнатая, с тяжелыми копытами, легко бежит по мерзлой земле, не оставляя следов. Она везет пятерых, но тяжеловозы в Асме используются, чтобы таскать тяжелые бочки с водой и вином, которые весят вдвое больше, и наш вес для нее — просто неудобство, с которым можно смириться. Цилиолис садится на край повозки и смотрит назад, на убегающую из-под копыт лошади дорогу. Я не хочу спать, я слишком взволнованна — побегом, возвращением в Шинирос, магией ребенка. Я сажусь рядом с ним, подобрав под себя ноги, и закутываюсь в корс.
Я гляжу на север, но мысли мои устремлены вперед, на юг. Как будто могу увидеть там Серпетиса, как будто могу донестись мыслью до его разума и сказать ему, предупредить, предостеречь…
Ребенок не сказал, что он погибнет. Я могу надеяться, что он останется в живых, хоть и сказанное сыном Инетис страшно.
Серпетис должен будет сражаться в первых рядах, ведь он наследник, сын правителя. Ему нельзя будет отсидеться в Асморе, даже если побережники перейдут реку и начнут захватывать деревни и города.