Бессмертный избранный

Леру Юлия

Инетис, которая стала женой самого правителя и покинула свой дом в день, когда ее мать объявили преступницей и приговорили к смерти.

Инетис, которая отреклась от магии ради любимого, которая была им предана.

Она вдруг стала воплощением плохих времен.

Я не знаю, почему так вышло.

И я не знаю, изменится ли что-нибудь, когда родится ребенок — этот бесполезный для Асморанты ребенок, потому что у нее уже есть определенный наследник и Кмерлан, который займет его место, если придет время.

— Цилиолис! — Я слышу голос Унны, доносящийся

откуда-то снизу, и понимаю, что она бежит сюда, вверх по лестнице, в каморку под крышей, где я живу. Она кричит — я никогда не слышал, чтобы она кричала, — и я соскакиваю с постели, чувствуя, как натянулись, как струны, чувства. Что-то случилось.

— Я здесь! — говорю я, хоть она и знает, где именно меня искать.

Она распахивает дверь и останавливается, пытаясь отдышаться от быстрого бега. Волосы выбились из косы, щеки красны от холода. Я предлагаю ей воды, но она качает головой и почти падает на камень возле окна. Дыхание шумом вырывается из ее груди.

— Ребенок, — наконец, удается ей выдавить. Я готов бежать к Инетис сейчас же, если что-то случилось с ребенком, но Унна машет рукой, останавливая меня. — Ребенок сказал, что через два дня побережники начнут войну.

Она прижимает руку к груди, ее лицо краснеет, я вижу, что Унне тяжело дышать. Я наливаю воды в плошку и подаю ей, но она качает головой:

— Мы должны… — выдыхает она, — предупредить… их.

Она уже готова действовать. Глаза Унны горят, кажется, она прямо сейчас готова бежать в Шинирос с друсом наперевес.

— Как он это сказал? — спрашиваю я. — Ты уверена, что это был он? Ты думаешь, ему можно верить?

У меня много вопросов. Слова Унны, ее глаза говорят мне, что она верить сказанному, но сказанному кем? Не покинул ли рассудок мою сестру из-за всех этих лишений? Не придумала ли Инетис эти слова… это… прорицание?

Вот оно. Прорицание — слово, которое может погубить нас всех, если сказать его слишком громко.

— Мы не можем рассказать об этом Мланкину, — быстро говорю я, пока она не заговорила. — Ты же знаешь, что это такое. Ты же знаешь, что он предпочтет отдать на растерзание тысячи невинных людей, но не признает в Асморанте прорицание. Не теперь, когда магия покинула все живое во всем мире.

— Инетис так и сказала, — говорит Унна, поворачиваясь ко мне. Она смотрит на меня, но слово не видит. — Но ребенка слышала не только она. Он говорил с Кмерланом, но до этого только с ним и только о простых вещах.

Она качает головой. В комнатушке холодно, гуляет ветер. Шкура, которая закрывала окно на ночь, была настолько старая, что с нее сыпалась шерсть и какая-то труха. Хозяин внял моим просьбам, больше похожим на угрозы, и вчера снял-таки шкуру, выбросив ее прямо через окно едва не на голову какому-то благородному. К ночи обещали подыскать что-то получше, а пока я ежусь в зимнем корсе и думаю о том, что мне что-то получше уже может и не понадобиться.

— Он знает все, — говорит Унна. — Ребенок называл наши имена, говорил обо мне и тебе, Цилиолис, он сказал Кмерлану то, о чем знаем только

мы. Об Энефрет…. И еще о побережниках. Он сказал, что они пойдут в наступление через два восхода.

Она замолкает.

— Это было прорицание, Цилиолис. Хуже некуда. Если бы это была просто магия…

— Что он сказал, Унна? — спрашиваю я, перебивая. Я уже почти ожидаю услышать одно из этих безумных бормотаний о конце мира и приходе тьмы, вроде тех, что выкрикивали уличные шарлатаны у нас в Тмиру, но Унна прикрывает глаза, вспоминая, а когда открывает их, слова ее звучат четко.

И несут беду.

— «Они придут через два дня, Кмерлан, мой брат. Перейдут реку возле той деревни, где все началось. Их ведут темволд, люди воды, которые не боятся холода так, как боитесь его вы. Темволд не нужны ваши жизни, они зачнут новую жизнь с вашими женщинами. Им не нужна ваша земля, они родились в Первородном океане. Темволд принесут мор, которого Асморанта еще не знала. Они начинят землю заразой и разнесут ее по земле от неба до моря и до гор и превратят ее в обитель смрада и болезни. Асморанта больше не будет зваться Цветущей долиной. Она станет домом матери всех смертей. Моей матери. Энефрет».

Унна как будто не говорила, а читала написанные где-то в ее разуме слова. Слова, которые теперь засели и у меня в голове — все до единого.

— Теперь ты тоже их запомнил, — говорит она, и я киваю, потому что это действительно так. — Разве это не страшно, Цилиолис? Разве нет?

Но я ей не отвечаю. Прорицание или нет, никто больше не должен услышать этих слов, пока они не сбудутся. Иначе будет беда.

— Мы не можем предупредить Серпетиса. — Я поднимаюсь и подхожу к трубе, которая идет через каморку вверх. Это труба из кухни, и от нее хоть немного да веет теплом. — Мы не успеем, и мы не станем. Слишком большой риск. Даже если мы кого-то наймем за деньги, которых у нас, кстати, нет…

Унна торопливо роется в кармане корса:

— Погоди, пока не забыла.

И протягивает мне мешочек с денежными кольцами.

— Правитель очень мало дает Инетис на личные нужды, — говорит она. — Энефрет напугала его, но не настолько сильно. Здесь немного, но это все, что мы смогли собрать.

Унна краснеет — ей не по нраву обсуждать правителя, а тем более, осуждать его. Но она права. Не знаю, чего ожидала она или Инетис, я после того, как Энефрет одним движением мизинца показала, на что способна, ждал страха, благоговения, уважения.

Мланкин сделал, как она сказала — оставил при себе определенного наследника, который вот-вот поведет в бой свое первое войско, принял и оставил при себе жену, которая вот-вот родит ребенка.

И когда Энефрет не вмешалась и не потребовала большего, Мланкин сделал все так, как захотел. Инетис стала пленницей в доме, с хозяином которого делила ложе, а определенный наследник занял место ребенка, который до этого считался любимцем правителя.

— Вовремя, — говорю я, принимая деньги. — Ты даешь их мне или даешь их для того, чтобы я отправил кого-то к Серпетису?