Бессмертный избранный
Шрифт:
— Смерть одной жены положила начало запрету. Воскрешение другой ознаменует его конец, — кивнула Энефрет. — Подумай об этом.
Я лежу на постели и думаю о том, что с моим возвращением к отцу ничего еще не кончилось. Все только начинается, и завтра утром мне придется принять на свои плечи часть груза, который несет на себе отец. И война на границе будет первым, с чем мне придется иметь дело. Завтра днем все мы соберемся и обсудим, как быть. Мне нужно хорошо отдохнуть. Завтра долгий день.
Я закрываю глаза, но сон не приходит.
Перед мысленным взором снова встает лицо отшельницы, каким оно было в ту ночь, когда нас свели чары Энефрет. Ее глаза, голос, шрам, пересекающий лицо. Все было так похоже. У меня не было никаких сомнений в том, что я был с ней.
Я все еще не могу поверить, хоть и понимаю, что Энефрет не было смысла лгать. Это не Унна пришла ко мне тогда, это Инетис. И это была не настоящая страсть, а всего лишь морок — вроде тех, что накладывали на нашу деревню маги, чтобы отвлечь врагов. Но я бы не поддался ей так легко, если бы видел перед собой лицо своей мачехи. С отшельницей оказалось проще.
Но почему именно она, а не Нуталея? Не та, с которой я уже однажды нарушил законы гостеприимства, не та, чье тело я уже знал?
Меня охватывает тяжелая злость: на себя, на Энефрет, на Инетис, на весь мир. Спать невозможно, от запаха трав раскалывается голова, болит в носу. Я поднимаюсь с постели и иду к окну, из которого тянет прохладой последних ночей Цветения. Узкий серп Чеви едва светится на небосклоне. Скоро ее сменит Черь.
Соседнее окно тоже открывается, я вижу, как тонкие руки Инетис поднимают шкуру и заправляют ее в желоб. Я отступаю вглубь сонной, чтобы она не заметила меня. Нас обоих поселили в той части дома, где спит сам Мланкин. Цилиолису отдали сонную для приезжих. Что стало с отшельницей, я не знаю. Отец ухватил меня за рукав уже на выходе из зала, после того, как ушла Энефрет и был отдан приказ освободить син-фиру Инетис.
— Это твоя девка? — спросил он.
— Нет, — ответил я, высвобождая руку.
— Она нужна тебе? Почему она с вами?
— Она… служит Энефрет, — сказал я. — Она должна быть рядом, пока не родится ребенок, такова воля Энефрет.
В сонной Инетис слышится голос Кмерлана. До меня доносится смех мальчика — счастливый смех ребенка, который обрел свою мать.
Мланкин может придумать только одно правдоподобное объяснение ее чудесному возвращению из мертвых. Инетис не умерла. Она была по ошибке принята за мертвую и увезена в вековечный лес. Магия леса вернула ей силы и помогла вылечить болезнь, и великодушный муж решил принять обратно жену, спасенную магией — простив этой магии то, что предыдущую жену она убила.
Кмерлан снова смеется, к его смеху
На утренней трапезе собираемся вместе я, отец, Инетис, Кмерлан и Цилиолис. Толстая работница ставит на стол горшок с кашей, блюдо с мелко нарезанным копченым мясом, кладет доску с зеленым луком. Темное вино в чашах кажется черным. Кухонная накладывает в плошки кашу, мясо, кладет на стол стопку пресных лепешек только что из печи.
— Скройся, — говорит Мланкин, когда она спрашивает, принести ли киселя. — Будешь нужна, позовем.
Мне недостает присутствия отшельницы, ведь она не меньше нас связана с тем, что происходит, но я молчу и ем, зачерпывая ложкой кашу с мясом. У отца готовят вкусно, вкуснее, чем у Асклакина. Но не так вкусно, как готовила моя названая мать.
Я прошу отца перевезти ее сюда. Ей нечего делать в Шиниросе: наш дом разрушен, я здесь. Да и на юге становится все опаснее. Я думаю о том, что она уже дважды избежала смерти за последний чевьский круг, а я так и не поговорил с ней, не увидел, не обнял.
— Я послал за ней через Асклакина, — говорит отец. — Мигрис передал мне твою просьбу еще вчера.
Я искренне благодарю его. Мы заканчиваем трапезу в тишине. Инетис излишне тороплива, она отставляет плошку с кашей и почти выбегает из кухни, схватившись за живот. Я не знаю, что с ней, но ее муж, похоже, знает. Лицо правителя наливается кровью, он ударяет кулаком по столу, отшвыривает полупустую плошку прочь и поднимается, заставив кухонную и ее помощницу, быстроглазую девушку с длинной тоненькой косой по пояс, вжаться в стену у очага.
— Придешь в зал после отдыха, — рявкает он и выходит из кухни.
Я не могу понять, что разозлило отца, и Цилиолис смотрит на меня с таким же непониманием. По столу разбросаны остатки каши, рукав рубуши Цилиолиса забрызган ею.
— Ему что, мышь в каше попалась? — спрашивает он, отряхивая рукав. Смотрит на замерших неподвижно работниц. — И часто такое бывает?
Они молчат, только смотрят на меня. Я замечаю, что у девушки еле заметно косит один глаз, и это же видит Цилиолис.
— Погоди-ка, — говорит он, — ты — дочка старой Сминис? Ты приехала сюда из Тмиру.
Девушка кивает. Она тоже узнает Цилиолиса, ее глаза расширяются.
— Ты — брат син-фиры, — говорит она. — Но все же думали, что ты умер.
Кухонная одергивает ее, смиренно просит у нас прощения.
— Тебе заняться нечем что ли? Бери тряпку, убирай стол, — ворчит она на девушку.
— К тебе хорошо здесь относятся? — спрашивает Цилиолис. — Не обижают? Как поживает мать?
Девушка молчит. Подняв тяжелое ведро с водой, она переливает немного в большой таз и мочит в нем тряпку, отжимает, снова мочит. За нее отвечает кухонная: