Бессмертный избранный
Шрифт:
— Умерла ее мать, благородный. Сердце разорвалось от горя. Как раз в ту ночь и было, кода умерла син-фира. Мы многие горевали. А она — сильней всех.
Цилиолис выглядит ошеломленным. Он доедает кашу в молчании, забыв про испачканный рукав. Я дожидаюсь его — я настоял, чтобы сегодня и он принимал участие в нашем разговоре. Он — сын фиура Тмиру, и отец воспитывал его как возможного будущего фиура. И он знает настроение народа — ведь он жил среди людей, скрываясь, все эти шесть Цветений. Отец согласился.
— Будет присутствовать и Инетис, — сказал он. — Мигрис и рабрис сказали мне,
Они с Инетис не касались друг друга и едва говорили. Она обращалась к нему «правитель» или «нисфиур», он же вовсе к ней не обращался. Энефрет четко обозначила свою волю, и Инетис должна была остаться в доме Мланкина до рождения ребенка. Ей позволялось общаться с сыном, свободно перемещаться по дому и даже называться син-фирой, но Мланкину она была уже не нужна.
Мне было ее жаль.
Мы усаживаемся в зале за большим столом, на котором лежит доска с выбитой на ней картой Асморанты. Я разглядываю ее с интересом, отмечая границы, земли, реки, горы, лес. Отец рисовал мне Цветущую долину, но его рисунки не идут ни в какое сравнение с тем, что я вижу сейчас. Земля Шембучень окрашена зеленой краской — ее кипучие болота готовы поглотить любого, ее сырость каждое Цветение убивает больше людей, чем вспышки черномора. Земля Тмиру коричневая — она примыкает к лесу, но сама по себе — луга, луга, бесконечные луга, в которых гуляет вольный ветер. Шинирос серый, как воды Шиниру, и на его границе рукой Мланкина расставлены черные камушки — это враги, перешедшие реку и вторгшиеся в Асморанту. Желтый пустынный Алманэфрет, белая ленточка Хазоира, и сама Асмора — сердце Цветущей долины, окрашенное в цвет неба.
В зале восемь человек — не считая нас четверых, с нами еще четверо, и мне знакомо только одно лицо. Все — мужчины уже в возрасте, и все не знают, как вести себя с Инетис, которая кажется такой маленькой, сидя во главе стола. Солнце ярко светит в окна, когда Мланкин усаживается на свое место напротив нее, чтобы выслушать доклад. Он выглядит усталым. Едва смотрит на меня и почти не смотрит на карту, когда к ней подходит один из присутствующих.
— Говори, Шудла.
— Их три сотни, судя по донесениям скороходов из Шинироса, — говорит седой старик, который встречал нас вчера. Он служил отцу Мланкина, служит ему и, если доживет, будет служить мне. Тяжелое лицо с массивной челюстью, глубоко посаженные глаза, печальные брови — я не могу определить, сколько ему Цветений. Восемьдесят, сто? Поверх теплого корса — шкура, как будто он мерзнет в этих каменных стенах. — Из Алманэфрета никаких вестей, скороход пока не вернулся оттуда. Сожжены две деревни, обе — на берегу реки с восходной стороны от Обводного тракта.
Три сотни — это еще не вторжение. Три сотни — это не война, которую обещала Асморанте Энефрет. Но расслабляться рано. Разбойники могут быть первыми, но не последними, кто решит теперь попробовать сорвать цветок Асморанты — раз уж Цветущую долину не смогут защитить маги. Нам нужно быть готовыми.
— Что с людьми? — спрашивает Мланкин.
— Часть убита, часть ранена. Женщин увели на другой берег. Детей тоже. В деревне только вооруженные мужчины. Пришлые с побережья, побережники, судя по тому, что я слышал. Ловят
Шудла умолкает, отец задумывается, но ненадолго. Вот выпрямляется, отыскивает глазами лицо стоящего перед ним приземистого мужчины — и я понимаю потом, что это глава «быстроногих», личных скороходов Мланкина, готовых бежать по первому его слову хоть на другой конец Цветущей долины.
— Отправить в Шинирос указание. Справляться своими силами. Выбить с нашей территории врага. Удерживать границу, пока не прибудут войска Асморы.
Мужчина без единого слова выходит из зала и через несколько мгновений возвращается, готовый принять новое поручение.
Отец поднимается с кресла и начинает расхаживать по залу туда-сюда. Шудла докладывает о том, что донесли разведчики. На пути к Асморе — около двух тысяч человек. Настроение — опасное, можно ожидать чего угодно.
— Они придут, чтобы просить о справедливости, нисфиур. Но многие хотят не просить ее, а требовать. В голове у людей сумятица. Ведь многим уже некуда возвращаться.
Вчера по приказу Мланкина пришедшим в Асму людям раздали еду и питье, а кое-кому и одежду. Народ разошелся до утра, но сегодня уже с восходом возле дома снова собралась толпа. Люди хотели видеть правителя. Люди хотели ответов.
И отец и Инетис выходили к ним. Он возвестил о прибытии наследника и о чудесном воскрешении син-фиры, и о том, что в городе открылись палатки с вином и сладостями для всех желающих. Она говорила о том, что для магов, которым некуда возвращаться, в Асморе всегда найдется работа и крыша над головой — и улыбалась так искренне, что поверил бы даже я.
Многие уже с утра успели напиться, тем более что вино наливали сегодня за счет Асморы. По улицам бродили люди правителя, выкрикивая здравницы, и кто-то поддерживал их и начинал славить Мланкина, но все еще много было тех, кому вино и еда не затуманили разум. И люди все прибывали — не только маги, а те, кто бежал из Шинироса, напуганный вестями о разбойниках.
Именно потому отец не стал устраивать большого праздника. На границе страны — войска, а от Шиниру до Асмы по Обводному тракту — не больше трех сотен мересов. Я вспоминаю, сколько магов мы видели по дороге из Шина. Наверняка у многих в Шиниросе друзья и родные. Многим небезразлична судьба приграничных деревень. И многие винят в этом запрет на магию.
— Маги либо поймут, что перед лицом общего врага нам надо сплотиться, либо нет. — Отец поворачивается к нам. — Инетис. Я хочу услышать твое мнение. Что ты думаешь? Ты знаешь магов. На что они способны?
Инетис немного бледна и кажется напуганной, когда к ней обращаются напрямую.
— Я не знаю, — говорит она. — Мы теперь лишены магии…
Лицо Мланкина вспыхивает гневом при этом «мы», и он уже готов напомнить ей, где она находится, но тут подает голос Цилиолис:
— Люди тебя ненавидят, нисфиур, — говорит он. — Энефрет забрала магию, но не она лишила людей жизни и дома. Ты лишил.
— Я отменил запрет, — говорит отец. Ему не нравится, что приходится говорить с Цилиолисом на равных, я вижу это по его лицу. — Я приму всех, кто пожелает. Я помогу им. Я уже помогаю им.