Бессонница (др.перевод)
Шрифт:
Господи, да он ненормальный, как мартовский кролик.
А для тебя это новость, милый?
Да, наверное, это давно уже не новость. Он открыл дверь туалета. Теперь он различал еще и далекое жужжание самолета, но не увидел ничего странного: сломанное сиденье на толчке, рулон туалетной бумаги, который выглядел как-то необычно – волнисто, что ли, – и писсуар слева от двери, который был похож на пластиковую слезу. Стены все были исписаны. Самая большая – и самая яркая – надпись красовалась над писсуаром. Огромными красными буквами:
Где он? – подумал Ральф. И как, черт побери, мне до него добраться?
Он вдруг ощутил сильный жар в районе бедра, как будто кто-то положил ему в карман раскаленный уголек. Он озадаченно нахмурился, но потом вспомнил, что это такое. Он запустил руку в карман и достал золотое кольцо. Оно лежало у него на ладони на пересечении линий любви и жизни и как будто пульсировало. Оно снова стало холодным. Ральф понял, что он не особенно удивлен.
ЭД – ЭД 8-5-87
– Чтобы всех их связать, черной волей сковать, – пробормотал Ральф и надел кольцо на палец. Оно подошло идеально. Он продвинул его дальше, пока оно не лязгнуло об обручальное кольцо, которое Каролина надела ему на палец около сорока пяти лет тому назад. Потом Ральф поднял глаза и увидел, что задняя стенка туалета исчезла.
В обрамлении оставшихся стен он увидел закатное небо и прекрасный образчик ландшафта округа Мэн, окрашенный в сине-серый сумеречный свет. Казалось, он смотрит на мир с высоты около десяти тысяч футов. Он видел мерцающие озера и пруды и широкие полосы темно-зеленых лесов, которые проплывали в сторону унитаза и затем исчезали. Далеко впереди – где-то на уровне крыши кабинки – Ральф увидел россыпь мерцающих огней. Наверное, это был Дерри, и до него оставалось не более десяти минут. В нижнем левом углу этой картины Ральф увидел часть приборной панели. Рядом с высотомером была маленькая фотография, от вида которой у него перехватило дыхание. Это была Элен – невероятно счастливая и невозможно красивая. У нее на руках была спящая Натали, которой, судя по всему, не было еще и четырех месяцев.
Он хочет, чтобы они стали последним, что он увидит в жизни, подумал Ральф. Он превратился в чудовище, но похоже, что даже чудовища помнят, как любить.
На приборной панели что-то запищало. В поле зрения Ральфа появилась рука и щелкнула каким-то переключателем. Прежде чем рука убралась, Ральф успел увидеть белую отметку на безымянном пальце; она уже почти исчезла, но все еще была заметна, там последние шесть лет Эд носил, не снимая, свое обручальное кольцо. Ральф заметил и кое-что еще: аура, окружавшая эту руку, была точно такой же, как аура того ребенка в больничном лифте – беспокойная, как бы подернутая рябью мембрана, такая же неземная, как взвихренная атмосфера газового гиганта.
Ральф оглянулся назад и поднял руку. Клото с Лахесисом тоже подняли руки в ответ. Луиза послала ему воздушный поцелуй. Ральф сделал вид, что поймал его, потом отвернулся и вошел в кабинку.
Он на мгновение застыл в нерешительности, соображая, что делать с толчком, но потом вспомнил приближающийся больничный потолок, который должен был бы размозжить им черепа, но все-таки не разможил, и шагнул к задней стенке кабинки. Он сжал зубы, приготовившись ушибить коленки – умом-то он понимал, что он не должен удариться, но если ты семьдесят лет подряд ударялся в подобных ситуациях, перестроиться сразу как-то не получается, – и прошел сквозь унитаз, как будто он был сделан из дыма… или как будто он сам был сделан из этого самого дыма.
Потом было пугающее ощущение невесомости и головокружения; в какой-то момент ему показалось, что его сейчас стошнит. И на все это наложилось еще и ощущение полного истощения, как будто вся сила, которую он взял у Луизы, сейчас выплескивалась обратно. Наверное, так оно и было. В конце концов это было что-то вроде телепортации, что-то из серии научной фантастики, а подобные вещи требуют
Тошнота отступила, вместо нее появилось новое ощущение, которое было еще хуже, – ощущение, что у него треснула шея. Он понял, что картина мира начинает расползаться.
Господе Иисусе, что со мной происходит? Что происходит?!
Его органы чувств сообщили ему, что ничего плохого не происходит, просто он находился в такой позиции, которая по идее никак невозможна. Он был семидесяти трех дюймов ростом, а высота самолетной кабины от пола до потолка едва достигала и шестидесяти дюймов. Это означало, что любой пилот, если он не был Лахесисом или Клото, должен был пригибаться, проходя по кабине до своего сиденья. Ральф, однако, не только очутился в самолете стоя, он до сих пор стоял в полный рост между двумя сиденьями в кабине чуть позади кресла пилота. И причина такого странного обзора была очень простой и одновременно кошмарной. Его голова торчала из крыши самолета.
Ральфу вдруг вспомнился его пес, Рекс, который очень любил ездить в машине, высунув голову из окна, так чтобы уши развевались на ветру. Он закрыл глаза.
А что, если я упаду? Если я могу высунуть голову через крышу, то почему я не могу провалиться сквозь пол и упасть на землю? Или, может, сквозь землю?
Но он не падал. Да и не смог бы упасть, не на этом уровне – все, что ему надо было сделать, это вспомнить, как они без проблем поднялись на крышу больницы и встали там. Если помнить об этом, с ним все будет в порядке. Ральф попытался сосредоточиться на этой мысли, и, когда ему показалось, что он может себя контролировать, он снова открыл глаза.
Прямо под ним располагался козырек кабины. Перед ним находился нос самолета с блестящим, похожим на ртуть, вертящимся пропеллером. Скопище огней, которое он видел из кабинки туалета, теперь стало ближе.
Ральф опустился на колени, и его голова легко прошла сквозь крышу кабины. Пару мгновений он чувствовал во рту привкус масла, и волоски в носу встали дыбом от электрошока, но потом он опустился на пол между креслами первого и второго пилота.
Он не знал, что должен почувствовать, увидев Эда по прошествии такого количества времени и в таких обстоятельствах, но укол сожаления – не просто жалости, а именно сожаления – очень сильно его удивил. Как и в тот день в 92-м году, когда Эд врезался в грузовичок садовников Вест-Сайда, на нем была старая выцветшая футболка вместо обычного строгого костюма, застегнутого на все пуговицы. Он очень сильно похудел – по прикидкам Ральфа, фунтов на сорок – и поэтому сильно изменился. Сейчас он выглядел как некий романтический или готический герой, а вовсе не как истощавший ученый. Ральфу тут же представился герой любимого стихотворения Каролины «Человек с дороги» Альфреда Нойса. Кожа Эда по цвету напоминала бумагу; его зеленые глаза, одновременно и темные, и светящиеся (как изумруды в лунном свете, подумал Ральф), блестели за круглыми очками а-ля Джон Леннон, губы были такими красными, что можно было подумать, будто Эд их накрасил. На голове у него был повязан белый шарф с японскими иероглифами, свободные концы шарфа спадали на спину. Умное и подвижное лицо Эда внутри завихрений ауры было исполнено сожаления и одновременно решимости. Он был прекрасен – прекрасен, – и Ральф почувствовал, как на него нахлынуло дежа-вю. Теперь он понял, что он увидел в тот день, когда встал между Эдом и мужчиной из садовников Вест-Сайда. Теперь он увидел это снова. Смотреть на Эда, окруженного торнадоподобной аурой без веревочки над головой, было примерно то же, что смотреть на бесценную вазу эпохи Минь, которую швырнули об стену, и она разбилась вдребезги.
По крайней мере на этом уровне он меня не видит. По крайней мере мне кажется, что не видит.
И как будто в ответ на его мысли Эд повернул голову и посмотрел прямо на Ральфа. В его широко распахнутых глазах была безумная настороженность, из уголков рта сочилась слюна. Ральф инстинктивно дернулся назад, решив, что его все-таки видно, но Эд никак не отреагировал на его движение. Он подозрительно посмотрел на пустое четырехместное пассажирское сиденье, как будто если и не увидел, то уж точно услышал своего безбилетного пассажира. Потом он протянул руку, которая прошла сквозь Ральфа, и положил ее на коробку, пристегнутую ремнями к креслу второго пилота. Осторожно погладил коробку, потом поднял руку ко лбу и поправил шарф. Он продолжал напевать… но уже другую песню, от которой у Ральфа по спине побежали мурашки.