Бессознательное
Шрифт:
– Заткнись ради Бога... Сам справлюсь.
Но хозяин этой забегаловки не собирался так просто сдаваться. Чтоб он провалился куда-нибудь поглубже.
Наверное, кому-то может показаться, что я севершенная тряпка и ношусь за Беатрис, словно преданная собачка.
Возможно, так и есть. Но на всё свои причины.
Не помню, когда всё началось, но когда я открыл глаза, предо мной была она. Ни тётя, ни даже врач. Со мной была Беатрис. Всё это время и после него. Она была рядом.
– Кристиан! Ты в своём уме? Семь утра, - проныл в трубку знакомый голос, вытащив меня из пучины воспомнинаний, в которую я окунаюсь каждый раз, когда просыпаюсь у
– Знаешь, я очень надеюсь, что ты не просто так будишь меня в грёбанные семь утра.
– Ну... Типа того, - с самого моего пробуждения слышимость была безумно плохая, будто засунул голову в ведро или какую-то бочку. Видимо, результат влияния трубы на мой организм.
Голова всё ещё невыносимо трещала, ещё и этот жуткий волосатый тип гундел, провожая меня к остановке, что я должен поехать в больницу, что у меня может быть сотрясение, что когда в прошлый раз у его бара подрались, чуть весь бизнес не навернулся и, на сладкое, чтобы я не говорил никому, где меня огрели, если вдруг что-то серьёзное. Я пообещал "на кресте" что не стану никому ничего говорить и послал его домой. За эти три с небольшим минуты он вынес мне весь мозг. Страшный человек.
– Ой, чёрт. Только не говори мне, что Беатрис опять во все тяжкие пустилась?
– на другом конце провода негромко скрипнула постель.
– Ну, сегодня ведь суббота.
– И что?
– сквозь зевок спросил Шей.
– Погоди, поставлю на громкую.
Я немного помолчал. Послышался непонятный шорох.
– И что?
– снова повторился друг.
– А вчера была пятница.
Я услышал, как он вздохнул. Меня наполнило смешанное чувство стыда и злости. Я не железный, Беатрис уже совсем переходит черту, это вызывает во мне негодование, мягко скажем. Но я не могу её бросить, не могу выкинуть из головы. И из-за этого мой друг считает меня жалким подкаблучником, но единственный знает обо всём, что происходит, и даже пытается помочь, только вот его совет звучит всегда одинаково. И Шей считает его единственным правильным из всех возможных. Да вообще единственным.
– Ты где? Я за тобой заеду.
– Я... Тут на остановке в трёх минутах ходьбы от бара "Джорджия".
Шей взял ключи и захлопнул дверь.
– О, на убыль идёшь. В прошлый раз я тебя из "Версаля" забирал. Точнее, из их туалета. Биатрис, кажется, тебе тогда в бокал что-то подсыпала, ага?
Я закатил глаза, но промолчал. Этот засранец - та ещё заноза в заднице, будет ковырять самое больное, пока не выбесит. Но он единственный, к кому я могу обратиться, так что ругаться с ним критически противопоказано.
– Хватит меня отчитывать. Лучше ногами быстрее двигай.
– Я уже в пути. Скоро буду, - я уже приготовился отключиться, как вдруг он продолжил.
– Не умри там, пока я еду.
– Да пошёл ты.
Шей юмор не оценил и в мертвом молчании повесил трубку. Я как идиот подержал её у уха ещё пару секунд, слушая гудки, но ожидая услышать что-то другое. Что? Хрен знает.
Простояв на остановке около десяти минут я понял, что идея с сотрясением уже не кажется мне такой уж призрачной и неуловимой декорацией. Как это обычно бывает? Вокруг тебя войны, голод, смерти... Убивают людей, насилуют женщин, грабеж, похищения, сломанные ребра, расчлененка, провокации и навозные кучи, которые перекидывают друг на друга политики разных стран... Страдают дети и беззащитные люди, которые просто оказались слабее. И во всей этой суматохе ты такой думаешь "Слава Богу, что со мной такого никогда не случится." А тут - Бац!
– и случается.
Трубой по голове.
Потихоньку осознаешь и понимаешь, что "Твою ж мать, я же тоже в этом мире живу. Я тоже человек, и я тоже смертен. Слаб. Беспомощен."
В этом, конечно можно копаться хоть всю жизнь... Но есть во всех этих философских вопросах какая-то странная тяга. Хочется найти первым то, чего ты не знаешь.
Погруженный в глубокую дилемму, я присел на скамейку и заступил в асфальт. В голове зародился ком, при чем как в физическом смысле, так и в духовном. Постепенно груз становился тяжелее, и она медленно, но верно клонилась по направлению к холодной поверхности сидения. Только когда в небе и на домах стали появляться чёрные пульсирующие пятна, я понял, что отключаюсь.
Чертов австралиец был прав.
Как Шей привёз меня в больницу я не помню, очнулся лишь через пару часов уже в палате, переодетый в какой-то странный светлый костюм, состоящий из широких штанов и пахнущей лавандой футболки. Первым делом я ощупал голову, обнаружил, что она перевязана почти полностью, будто у меня там...
О, ч-ч-чёрт...
Через какое-то время в палату вошли двое. Одним из них был Шей, я узнал его по собранным волосам и тёмно-красной кофте, которую ему подарила сестра на его последний День Рождения, а вторым - высокий, худощавый доктор в белом халате. Седовласый, с забавными усами, среди его белой одежды выделялся синий галстук в клетку.
Они говорили о чём-то, только их слова не складывались в моей голове, будто во сне, когда видишь буквы, но собраться во что-то, что имело бы смысл, они не могут. Увидев, что я в сознании, доктор достал фонарик из кармана и уже второй раз за день мои глаза ослепил яркий белый свет.
– Реакция есть, всё в норме, - объявил доктор. Шей стоял неподалёку, размеренно покачиваясь из стороны в сторону, и нервно покусывал внутреннюю часть щеки.
– Постойте, я принесу вам рентгеновский снимок.
– Ну ты и тупица, Крис, лопух, какого я ещё не встречал, - приглушённо сказал он, оглядывая меня.
– И тебе привет, - проговорил я, приподнявшись на локтях. Изображение по-прежнему немного плыло, но уже виделось чётче. Видимо, волшебный фонарь чудо-доктора заставил мои мозговые клетки поднапрячься. К тому времени, как сам врач прибыл обратно, я уже восстановил свои зрительные возможности. Друг всё это время стоял и молча смотрел на мою перевязанную голову.
– Трещина затылочной кости, вот, можете полюбоваться. Если желаете, - сказал доктор, протягивая Шею мой рентгеновский снимок. Тот сразу же взял его и направил на свет.
– Скажите, доктор...?
– я стал описывать в воздухе что-то похожее на круг.
– Вашингтон, - в один голос сказали присутствующие.
– Доктор Вашингтон, - я приторно улыбнулся, - когда я смогу выйти? То есть, у меня есть право на досрочное освобождение... Или что-то вроде...?
– Мистер МакМюррей, у вас трещина в голове, - членораздельно начал мужчина в белом, пару раз мягко стукнув себя по виску. У него был такой тон, будто он уже пятнадцатый раз объясняет мне элементарную вещь.
– С таким, выражаясь на вашем языке, преступлением, вы не только на досрочное освобождение не имеете права, но и на небольшой срок не смейте рассчитывать. Могу сказать, трещина, подобная вашей, обычно заживает за год, два, а то и три, но моё вмешательство потребуется только в первые две-три недели.