Шрифт:
***
Если прислушаться к сердцу, то можно избежать неприятностей и обмануть Опасность…
Когда-то, совсем недавно…
Панцирная сетка старенькой кроватки провалилась под весом девочки. Сидеть было неудобно, а убежать девочка не могла. Она теребила одеяльце, то сжимая, то разжимая пальчики в кулачок. Нервничала. Боялась. Переживала. Такого позора она не испытывала еще никогда. Да что там позор? Вот такого прилюдного позора она не испытывала еще никогда. Самое страшное то, что позор этот на виду у всех. Она потупила взгляд,
Она не знала, куда ей смотреть, чтоб не видеть осуждающих взглядов друзей. Теребила в руках одеяльце и рассматривала полы. Узор на линолеуме, глубокий порез и царапину от ножек кроватей, потертость и черную полосу от подошвы кроссовок.
От тяжести стыда, взглядов, прилюдных осуждений, плечики ее опустились. Ей казалось, что на шею посадили слона, стотонного, а может тысяча тонного африканского слона. А он, мало того, что давит на ее хрупкие детские плечики, так еще и хоботом бьет по лицу, так что аж щеки горят. Оскорбительные слова хлещут ее по лицу.
Девочка согнулась под Слоном позора. Еще чуть-чуть и она увидит всю грязь под соседней кроваткой. Такой моральной тяжести на ней не было еще никогда. Казалось, что сейчас от напряжения лопнут сосуды головного мозга. В них трещал электрический ток, разбавленный тягучей карамелью.
Женщина грозно вышагивала возле кровати и мешала рассматривать пол. Ее чуть толстоватые ноги в красных лодочках закрывали узор, трещину и царапину.
– Что ты молчишь? – спросила она и потребовала, возвышаясь над ней – смотри на меня, когда я с тобой разговариваю. Что это? Неуважение? Проявление неуважения?
Девочка подняла взгляд на женщину и опять потупилась.
На нее смотрели. Несколько десятков глаз. Смотрели по-разному: с сочувствием, с жалостью, с издевкой. От них некуда было деться. Девочка зацепилась взглядом за подушку. На белой наволочке двойная печать. Видимо кто-то, когда-то ставил штамп на казенных вещах, рука дрогнула и печать получилась размытая, двойная. Захотелось прикрыться ею, спрятаться. А еще лучше кинуться на нее и утонуть в ее глубинах.
– Сиди ровно – потребовала женщина, когда девочка потянулась за подушкой. – И отвечай на вопросы.
Вот только вопросов она не задавала.
– Украла. Спрятала.
– Это не… – попыталась сказать девочка.
Но грозный взгляд женщины прикрыл ей рот, припечатал в панцирную кроватку, заставил покраснеть от стыда, выдавил слезы.
Девочка поискала взглядом мальчика, нашла и только одними губами позвала. Никто не услышал, только он понял, что от него ждут помощи, спасения. Он сжал кулаки и дернулся в сторону девочки, но чьи-то крепкие руки схватили его и остановили.
Женщина видела этот порыв парня, еле заметно усмехнулась и продолжила:
– Я прекрасно знаю, что ты украла мои деньги. Вот они лежат.
Она дернула хлипкую дверцу тумбочки. Старенькая мебель жалобно скрипнула, обнажая внутренности. Она трепетно хранила в себе ценности – склеенную статуэтку черной бархатной кошечки, зубную щетку, кусочек мыла, нижнее белье и… деньги.
Все охнули. Конечно, кто мог подумать, что эта пачка окажется именно в этой тумбочке. Кто мог подумать, что в этой пачке окажется так много тысячных купюр. Наверное, там целый миллион. А может тысяча миллионов.
Из-за этой пачки начались все эти разборки и позор. Прилюдные разборки. Прилюдный позор.
Женщина с силой захлопнула дверцу. Та громко стукнулась об тумбочку и, с не меньшей силой вернулась обратно, оголяя содержимое. Тайное, сокровенное, личное, любимое содержимое с хищной акулой, перетянутой красной резинкой.
– Не додумалась спрятать? Как ты вообще могла?
Девочка прикусила губу, она тряслась. Нижняя губа. Сама. Непроизвольно тряслась.
– Я…
– Неужели я этому тебя учила?
– Я… – губа сейчас лопнет.
– Ну что ж. Раз ты относишься ко мне так, то не жди от меня хорошего к себе отношения.
– Я… – сейчас из губы пойдет кровь.
– Ты понимаешь, что мне придется вызывать полицию?
Девочка не смогла ничего ответить. Про эту полицию сегодня столько разговоров было. Все только и говорили о полиции, что приедет, что найдет вора, что заберут вора и посадят в тюрьму. Но девочка уже и не хотела отвечать. Она понимала, что ее не хотят слушать. И что бы она сейчас не сказала, ей никто не поверит. Зачем тогда говорить, разговаривать. Вот только одному человеку она скажет правду.
Она опять взглянула на мальчика. Он нервно сжимал и разжимал кулаки, губы плотно сжаты, нервно дергалась жилка на шеи, взгляд грозный. Только ему она готова рассказать правду. Ему она все-все расскажет. Больше она никому ничего не скажет. И даже полиции.
Женщина тяжело вздохнула и продолжила:
– Я же вас всех предупредила, если вор вернет мне деньги до шести часов, то я никому ничего не скажу. Но… – она развела руками – но вор не вернул. Мне придется вызывать полицию.
От слова вор, и от той силы, которую женщина вкладывала в слово, слезы потекли по щекам девочки. Это слово хлестало ее по лицу, по глазам. Только от этого слова было очень больно и обидно. Щеки действительно покраснели и пылали, как от пощечин.
Женщина спросила:
– И как же ты хотела воспользоваться моими деньгами?
Девочка отвернулась, она уже решила ничего не говорить. Только ему.
«Я бы точно одна не пользовалась твоими деньгами – подумала девочка. – Я бы раздала их всем. Всем и каждому. И друзьям. И тем, кто смотрит на меня со злостью и злорадством. Даже им бы отдала по одной купюре. Не пожалела бы. Всем бы хватило. Здесь их много».
Женщина опять тяжело и судорожно вздохнула и сказала:
– Что ты молчишь. Ну, хорошо, посиди, подумай. Обдумай свой поступок. Позже мы с тобой обсудим твое поведение.