Шрифт:
***
Если прислушаться к сердцу, то можно избежать неприятностей и обмануть Опасность…
Когда-то, совсем недавно…
Панцирная сетка старенькой кроватки провалилась под весом девочки. Сидеть было неудобно, а убежать девочка не могла. Она теребила одеяльце, то сжимая, то разжимая пальчики в кулачок. Нервничала. Боялась. Переживала. Такого позора она не испытывала еще никогда. Да что там позор? Вот такого прилюдного позора она не испытывала еще никогда. Самое страшное то, что позор этот на виду у всех. Она потупила взгляд,
Она не знала, куда ей смотреть, чтоб не видеть осуждающих взглядов друзей. Теребила в руках одеяльце и рассматривала полы. Узор на линолеуме, глубокий порез и царапину от ножек кроватей, потертость и черную полосу от подошвы кроссовок.
От тяжести стыда, взглядов, прилюдных осуждений, плечики ее опустились. Ей казалось, что на шею посадили слона, стотонного, а может тысяча тонного африканского слона. А он, мало того, что давит на ее хрупкие детские плечики, так еще и хоботом бьет по лицу, так что аж щеки горят. Оскорбительные слова хлещут ее по лицу.
Девочка согнулась под Слоном позора. Еще чуть-чуть и она увидит всю грязь под соседней кроваткой. Такой моральной тяжести на ней не было еще никогда. Казалось, что сейчас от напряжения лопнут сосуды головного мозга. В них трещал электрический ток, разбавленный тягучей карамелью.
Женщина грозно вышагивала возле кровати и мешала рассматривать пол. Ее чуть толстоватые ноги в красных лодочках закрывали узор, трещину и царапину.
– Что ты молчишь? – спросила она и потребовала, возвышаясь над ней – смотри на меня, когда я с тобой разговариваю. Что это? Неуважение? Проявление неуважения?
Девочка подняла взгляд на женщину и опять потупилась.
На нее смотрели. Несколько десятков глаз. Смотрели по-разному: с сочувствием, с жалостью, с издевкой. От них некуда было деться. Девочка зацепилась взглядом за подушку. На белой наволочке двойная печать. Видимо кто-то, когда-то ставил штамп на казенных вещах, рука дрогнула и печать получилась размытая, двойная. Захотелось прикрыться ею, спрятаться. А еще лучше кинуться на нее и утонуть в ее глубинах.
– Сиди ровно – потребовала женщина, когда девочка потянулась за подушкой. – И отвечай на вопросы.
Вот только вопросов она не задавала.
– Украла. Спрятала.
– Это не… – попыталась сказать девочка.
Но грозный взгляд женщины прикрыл ей рот, припечатал в панцирную кроватку, заставил покраснеть от стыда, выдавил слезы.
Девочка поискала взглядом мальчика, нашла и только одними губами позвала. Никто не услышал, только он понял, что от него ждут помощи, спасения. Он сжал кулаки и дернулся в сторону девочки, но чьи-то крепкие руки схватили его и остановили.
Женщина видела этот порыв парня, еле заметно усмехнулась и продолжила:
– Я прекрасно знаю, что ты украла мои деньги. Вот они лежат.
Она дернула хлипкую дверцу тумбочки. Старенькая мебель жалобно скрипнула, обнажая внутренности. Она трепетно хранила в себе ценности – склеенную статуэтку черной бархатной кошечки, зубную щетку, кусочек мыла, нижнее белье и… деньги. Много денег. Тумбочка также трепетно обнажила пачку тысячных купюр, перетянутую резинкой красного цвета. На фоне нежного цвета денег, эта резинка смотрелась перетяжкой жгута – так сильно она сдавила деньги, что они согнулись пополам – а на фоне бедности ее тумбочки, вообще как инородное тело. Как акула в аквариуме с рыбками неонами.
Все охнули. Конечно, кто мог подумать, что эта пачка окажется именно в этой тумбочке. Кто мог подумать, что в этой пачке окажется так много тысячных купюр. Наверное, там целый миллион. А может тысяча миллионов.
Из-за этой пачки начались все эти разборки и позор. Прилюдные разборки. Прилюдный позор.
Женщина с силой захлопнула дверцу. Та громко стукнулась об тумбочку и, с не меньшей силой вернулась обратно, оголяя содержимое. Тайное, сокровенное, личное, любимое содержимое с хищной акулой, перетянутой красной резинкой.
– Не додумалась спрятать? Как ты вообще могла?
Девочка прикусила губу, она тряслась. Нижняя губа. Сама. Непроизвольно тряслась.
– Я…
– Неужели я этому тебя учила?
– Я… – губа сейчас лопнет.
– Ну что ж. Раз ты относишься ко мне так, то не жди от меня хорошего к себе отношения.
– Я… – сейчас из губы пойдет кровь.
– Ты понимаешь, что мне придется вызывать полицию?
Девочка не смогла ничего ответить. Про эту полицию сегодня столько разговоров было. Все только и говорили о полиции, что приедет, что найдет вора, что заберут вора и посадят в тюрьму. Но девочка уже и не хотела отвечать. Она понимала, что ее не хотят слушать. И что бы она сейчас не сказала, ей никто не поверит. Зачем тогда говорить, разговаривать. Вот только одному человеку она скажет правду.
Она опять взглянула на мальчика. Он нервно сжимал и разжимал кулаки, губы плотно сжаты, нервно дергалась жилка на шеи, взгляд грозный. Только ему она готова рассказать правду. Ему она все-все расскажет. Больше она никому ничего не скажет. И даже полиции.
Женщина тяжело вздохнула и продолжила:
– Я же вас всех предупредила, если вор вернет мне деньги до шести часов, то я никому ничего не скажу. Но… – она развела руками – но вор не вернул. Мне придется вызывать полицию.
От слова вор, и от той силы, которую женщина вкладывала в слово, слезы потекли по щекам девочки. Это слово хлестало ее по лицу, по глазам. Только от этого слова было очень больно и обидно. Щеки действительно покраснели и пылали, как от пощечин.
Женщина спросила:
– И как же ты хотела воспользоваться моими деньгами?
Девочка отвернулась, она уже решила ничего не говорить. Только ему.
«Я бы точно одна не пользовалась твоими деньгами – подумала девочка. – Я бы раздала их всем. Всем и каждому. И друзьям. И тем, кто смотрит на меня со злостью и злорадством. Даже им бы отдала по одной купюре. Не пожалела бы. Всем бы хватило. Здесь их много».
Женщина опять тяжело и судорожно вздохнула и сказала:
– Что ты молчишь. Ну, хорошо, посиди, подумай. Обдумай свой поступок. Позже мы с тобой обсудим твое поведение.