Бестиариум. Дизельные мифы (сборник)
Шрифт:
Наши родители там и работали, на одном из заводов. Точно не знаю, отец как-то начал мне объяснять, что они там делают, но я всё равно ничего не поняла. Рэйнард, наверное, понял, он всегда соображал лучше меня, ну а я просто знаю, что какой-то завод – и всё. Мне, вообще-то, и не так интересно это было, скажу я вам.
Так вот, родились мы похожими, как две капли воды. Лицами, в смысле. Мама говорила, что когда мы спеленатые лежали в колыбели, она нас и не различала даже, и дело тут не только в респираторах. Но если распеленать, то, конечно, сразу видно было, кто где. В смысле, у меня же руки не было, левой. Не совсем, конечно, предплечье было, а дальше – ничего, ладошек нам три штуки на двоих досталось. Брат мне потом объяснял, что это из-за того, что родители прожили
Родители наши, Агата и Лэйк Ханниганы, погибли, когда нам было по шесть лет. Что-то там, на заводе, у них случилось, магическое. Я не знаю, что там на самом деле произошло, но не могу поверить в то, что такое могло случиться, если механизм из строя вышел. В общем, скажу я вам, выглядело это всё странно, и завод разрушился чуть ли не по кирпичикам. Я уже плохо помню, что там было и как, но не взрыв это был, честное слово. И светилось, и мерцало причудливо, и дыму разного было больше, чем обычно. Да что там говорить… Ритуалы. Точно. Я их и сейчас-то не понимаю и боюсь, а уж тогда, в шесть лет, и подавно. Вот Рэйнард, наверное, лучше всё понял, да и вам бы объяснил.
Так вот, после того как родители погибли, нас с братом отправили в приют. Вот тут нам и повезло, и не повезло разом. Это как посмотреть. Потому как оставили бы нас где-то в проклятом Ист-Энде, и всё пошло бы иначе, но всю жизнь ходить с респиратором – это то еще счастье, скажу я вам. Я маму в лицо за шесть лет видела трижды, когда она респиратор переодевала, а папу – так и вообще ни разу, наверное, он при нас не переодевался никогда. Я иногда думаю, как они вообще друг в друга влюбились, если даже лица толком и не увидеть за этими респираторами?.. Ладно папа, он хоть рыжий был, как и мы с братом, мы же ирландцы, а вот мама из толпы рабочих с завода ничем не выделялась…
Вы меня простите, что отвлекаюсь постоянно, но я так давно тут сижу, и всё это время ни с кем не разговаривала, вот и несу всякие глупости, никак наболтаться не могу! Рэйнард бы, конечно, всё лучше объяснил… Так на чем я остановилась?
Отправили нас с братом в приют, на самую окраину Лондона, почти за городом, можно сказать. После проклятого Ист-Энда это место просто сказкой казалось, чисто там и тихо, и смога нет – ну просто красота, скажу я вам! Вокруг зелень, трава, деревца и синее-синее небо! Когда я целый день без респиратора проходила, подумала, что вот уж везение так везение, в таком месте оказаться! Назывался он «Сиротский Приют Умывающихся Слезами Сестер-культисток Шаб-Ниггурат».
В шесть лет это и не название, а так, просто буквы какие-то. Откуда нам, детишкам, знать, что это такое? Приют и приют. Кормят, спать укладывают, до обеда – уроки, после обеда – работа всякая: за садом следили, на кухне помогали, стирали в прачечной. С братом видеться разрешали каждый день, хоть мальчики и девочки по отдельности жили – мне большего и не надо было!
Сестры-культистки эти, конечно, мне сразу немного чудными показались, но я в Ист-Энде такого насмотрелась, что особо не удивлялась и не раздумывала. Лица они закрывали и ритуалы всякие по ночам проводили в Храме и на заднем дворе, вот и все необычности. Сейчас многие ритуалы проводят, а лица… мало ли, что им Шаб-Ниггурат приказывает. Они нас, конечно, учили всему о Темной Козе Лесов с Тысячей Младых, но не настаивали, вот я большую часть мимо ушей и пропускала.
Правда, боялась я сестер-культисток немного. У них имен не было, все просто «сестры-культистки», так мы к ним обращались. Или повернется она к тебе, вроде слушает, а лица-то не видно, и не знаешь, какое у нее выражение, что там она себе думает и слышит ли тебя вообще. А из-за их костюмов с закрытыми лицами все голоса звучали одинаково, глухо так, поэтому я даже и не знаю, сколько сестер-культисток в приюте было, кто-то уходил, кто-то приходил. Может, они каждый день новые были, а может, одни и те же. Сестры-культистки не были злые, заботились о нас. В целом, неплохо там было, в приюте, скажу я вам.
А когда нам по десять лет исполнилось, всё и
Мне, скажу я вам, страшно любопытно было, что же с нами там творили такое, но глаза я так и не открыла. Потому что Джипси Партридж однажды исчезла. Ее так же увели вместо работы в Храм, а через полчаса вдруг вопль страшный раздался.
Скажу я вам, никогда я такого вопля не слышала. Человек так кричать не может. Я знаю, как девочки в приюте от страха визжали, когда мышь увидят или паука. Когда страшно, я и сама вскрикнуть могу… От боли еще ревут иногда, тоже бывает. Но тот вопль – он ни на что похож не был. Как будто ужас, и еще ужас, и в сотню раз больше ужаса, и вся боль мира – вот что это за звук был. Я тогда, помню, в саду была, репу полола, и когда этот вопль услышала, вся задрожала, и эти самые сорняки из руки посыпались. Я даже голову поднять боялась, так и сидела на грядке, глядела в землю и не шевелилась. Не знаю, сколько времени я так просидела – может минуту, а может, два часа. А всё потому, что в этом вопле, от которого у меня волосы дыбом встали, я узнала голос Джипси Партридж. Почти невозможно было узнать, этот крик даже на человеческий похож не был, но Джипси была моей самой близкой подружкой, поэтому я, наверное, и догадалась, почувствовала, что это она кричала.
А вечером Джипси в спальню не вернулась. Я два дня терпела, а потом спросила у одной из сестер-культисток, куда Джипси пропала. «Она открыла глаза», – вот что мне ответили, и я больше ничего не спрашивала. И стоило только подумать в Храме о том, чтобы глаза открыть, как в ушах сразу звенеть начинало – вспоминала я тот ужасный крик – и скажу я вам, всё любопытство тут же и пропадало.
Когда я бывала в Храме, то чувствовала: у меня внутри что-то начало меняться. Если поначалу меня в Храм водили, я просто высиживала там нужное время, думая о своем, и всё, то теперь, понемногу, я начала видеть разное. Странные это картины были, немного страшные, а главное, туманные, неясные. Я никак понять не могла, чего же я боюсь, если даже объяснить не могу, что вижу. Но стоило только сестрам-культисткам начать вокруг меня свои ритуалы делать, как я словно засыпала, и в голове у себя видела непостижимые места и смутных загадочных существ, всё такое мрачное и… как бы это сказать? Угрожающее. Как будто я муравей, а человек надо мной ногу занес. Раздавит и не заметит.
Рэйнард рассказывал, что тоже видит всякие картины, но я не знаю, такие же они были или нет. Мы так и не сумели друг другу описать то, что видели, а ведь мы близнецы, друг друга с полуслова понимали. А то и без слов. А тут – никак. Как будто наш разум нас же и спасал, и мы забывали большую часть того, что увидели в Храме, а потому только размытые тягостные ощущения и оставались.
А потом еще кое-что начало меняться. Кое-что – это моя левая рука. Я говорила уже, что родилась с культей, запястья и всего остального у меня не было, а тут вдруг стала я замечать на конце руки какие-то наросты, как будто что-то из-под кожи пробивается. Вот тут-то я забеспокоилась и кинулась к сестре-культистке, которая у нас вроде врача была. Думала, что заболела чем-то или покалечилась, хотя боли не было. А сестра-культистка мою руку посмотрела и объяснила, что всё в порядке, волноваться не надо, а только если вдруг что-то изменится, то сразу к ней бежать. Я сказала, боли не было? Это поначалу боли не было! А потом до того невыносимо стало, скажу я вам, что я выла по ночам и подушку грызла, и не плакала только потому, что уже нечем было, слезы закончились. А эти наросты под моей кожей, они всё разрастались, увеличивались и двигались иногда. Это меня сильнее всего и пугало, что они сами по себе двигаются! И в один день они кожу прорвали и вылезли наружу.