Бестужев. Служба Государевой Безопасности
Шрифт:
Не помню момента в жизни, когда я чувствовал себя хуже, чем сейчас. Такое унижение перед строем! Образцово-показательное? Наверно для того, чтобы другим неповадно было. Даже когда спал в кустах в посадке под Тамбовом, доев запеченного в костре ежа, я чувствовал себя намного уютнее. Мне тогда было пофиг на дискомфорт, главным для меня было чувство свободы. Теперь меня перед моими однокурсниками и всеми остальными учащимися лишали свободы, надев наручники и кандалы, при защелкивании замков которых, я почувствовал резкий упадок сил.
Конвоиры подхватили меня под руки, чтобы я не растянулся плашмя на плацу и повели в сторону старой башни на краю территории академии, где и находилась «губа». Бросив взгляд в сторону строя я увидел в основном брезгливые и безразличные взгляды, несколько сочувствующих и столько же довольных. Последние принадлежали Гудовичу и его друзьям. Они злорадно улыбались и втихаря демонстрировали мне непристойные жесты. Но кроме этого разнообразия эмоций была и ещё одна, главная. Страх. Курсантам наглядно показали, как выглядит наказание за грубый дисциплинарный проступок.
Я с трудом волочил ноги, бряцая цепью кандалов по брусчатке. Проректор продолжал вещать поучительные речи перед замершим как терракотовая армия строем, но я его не слушал. Да просто физически не мог — в голове шумело, в ушах звенело. Действие подавляющих наручников я ощущал впервые в жизни и очень надеялся, что этот опыт не повторится. Но, как говорится, не зарекайся.
Путь до старой башни мне показался бесконечно долгим. Состояние подавленности и бессилия было на грани болевых ощущений. Всё-таки нет, за гранью. Казалось, что боль пронзала всё тело невидимыми нитями. Уже одно наличие таких оков на руках и ногах было вполне достаточным наказанием, могли бы в камеру не кидать.
Судя по тому, как меня шмякнули об пол, это были какие-то скоты. Ну или люди Гудовича. Единственным приятным послевкусием такого «бережного» отношения было снятие кандалов. Подавленность и боль отступили, слабость осталась. Я с трудом заполз на жесткую кровать и сразу вырубился.
Среди кучи нелепых сновидений в память больше всего врезалось последнее. Я иду по улице, сгущаются сумерки, зажглись фонари. Как это чаще всего бывает во сне, они светились, но ничего не освещали, становилось всё темнее. Холодно и зябко, сыпет мелкая изморось. В тусклом свете фонаря впереди меня возникает знакомый силуэт, я узнаю отца. Он тоже меня замечает и узнаёт. Замедлив шаг, подходит ко мне. На лице злорадная ухмылка, а из рукава плаща выскакивает длинный обоюдоострый клинок. Лицо отца превращается в оскал дикой ненависти, он отводит руку назад, направляя острие на меня. Я застыл, не в силах пошевелиться. Он делает шаг вперёд и резкий выпад, космически холодная сталь пронзает моё сердце.
Вскрикнув, я резко сел на кровати. Сердце бешено стучало, пытаясь вырваться из груди через горло. Я весь взмок, хотя в камере было достаточно прохладно. Сиюминутный жар резко сменился ознобом, пришлось залезть под колючее дерюжное одеяло. И кто эту гадость придумал? Оно совсем не грело, только причиняло дискомфорт.
Солнце через небольшое окошко под самым потолком просунуло через решётку узкие лучики и уперлось ими в бронированную дверь. Несмотря на тёплый сентябрьский денёк, в камере было холодно, скорее всего это был полуподвал. Созданы все условия для максимального дискомфорта, чтобы человек мучился и осознавал в полной мере глубину своей ошибки.
Только вот была ли у меня ошибка? Наверно зря я вынес Гудовича вместе с дверью. Но, если бы я не начал первым, никаких гарантий, что меня не закопали бы под паркет. Раз он был одним из организаторов той погони по крышам, то хорошего от него ждать не приходится. Так, стоп! А кто сказал, что он был организатором? Может быть он просто находился там в этот момент и видел погоню? Или ему приятель рассказал.
Что это, я пытаюсь его оправдать и отнести к лику святых? Нет конечно. Пытаюсь понять, правильно ли я сделал. Или меня правильно наказали? Я Платова знаю два дня, это ещё не повод полностью ему доверять. Ходьба по лезвию ножа. Что я там Боре сказал? У меня всё в порядке? Да, так и есть. Также, как у всех. Великая сильная держава порождает внутренние распри, а бедствия, разрушения и упадок — объединяют и заставляют вместе толкать страну на светлую сторону. Думаете так? И я так не думаю.
Одно остается непоколебимой истиной — чем выше твой статус, тем больше людей, которых это раздражает. Под кучей золота тяжело дышать. Глядя на экран телевизора, кажется, что власть имущие купаются в роскоши и кайфуют круглосуточно. Я раньше тоже так считал. Я не призываю сочувствовать богатеям, как им бедолажкам тяжело в своих интригах. Просто на душе гаденько. Не сцать, Бестужев! Прорвёмся.
Такое впечатление, что остаточные явления от действия чудо-браслетов и серые бетонные стены заставляют думать о смысле бытия. Нафиг это всё. А когда холодно, я знаю, что делать. Набор упражнений здесь ограничен, но это не важно.
С особым усердием я начал физически развиваться, вскоре в камере стало тепло. Главное не перестараться, вряд ли здесь хорошо кормят, и добавки не дадут, полноценно восстановиться не получится.
Когда солнечный луч сполз вниз и сместился в угол, ярко осветив лучшее изобретение человечества (парашу), в двери открылось окошко и на полочку брякнулись две железные тарелки и кружка.
— Обе-е-ед! — громко известил противный скрипучий голос. Столько злости и презрения в одном слове, словно обращались к маньяку расчленителю, насиловавшему младенцев и котят. Захотелось помыть руки и уши, словно они от этого испачкались. — Забирай, а то щас на пол полетят!
Несмотря на мягко говоря непривычное обращение, я быстро подошёл и забрал еду. После сотни отжиманий, приседаний и других упражнений, голод скрутил желудок. Но что это в тарелке? Для этого заведения специально нашли повара извращенца? Это его надо в карцер!
Как два крейсера в мутном бульоне плавали половинки большой картофелины, к тому же полусырые. Толстые кольца морковки, соленого огурца и жесткая перловка увенчивались расползающейся половинкой луковицы. И, как задравший винты к небу тонущий Титаник, из этой кулинарной какофонии торчала краюха черного хлеба.
В другой тарелке гречневая размазня с дроблёными куриными хребтами. В кружке чай с жженым сахаром. Они решили, что я буду голодать? Да хрен вам! И не такое едали. Когда окошко снова открылось, я поставил чистые миски и пустую кружку.
— Очень вкусно! — сказал я, поглаживая живот. — А можно добавки?
— Хрен тебе! — рыкнул сиплый голос из-за двери. — Если только сапогом в живот попинать.
После этих слов охранник злорадно заржал, радуясь своей супер-пупер шутке. Лязгнул окошком и ушёл. Ладно, мы с тобой ещё встретимся в другой обстановке, тогда я поржу. Я тут на три дня, а ты сюда на работу ходишь. Ещё не известно, кому больше не повезло.