Бэтти-Энн
Шрифт:
– Деревце!
– радостно воскликнул Дон.
– Смотри, какое деревце, Робин! Какие прелестные листья! Она обернулась очень славным деревом!
(Морозный воздух. В облачной дымке яркое солнце.)
– Способная ученица, - сказал Робин.
Она снова преобразилась - на этот раз она не знала, чем станет, просто дала волю тому, что ощущала.
Дон пристально вгляделся в то серое и смутное, что возникло на месте деревца в яркой и пышной зелени, и, содрогнувшись, отвернулся.
– Не знаю, что это такое, но глаз не радует, - сказал он.
Тогда
– Мне было как-то... печально, что ли... Оттого, что я улетаю.
– Пора, - сказал Робин.
И Дон помог ей подняться в ракету.
Уже в воздухе, глядя на быстро уходящие вниз и назад деревья, Дон сказал:
– Ты, должно быть, очень взволнована. Ведь тебя ждет столько нового.
Но сейчас, когда она отрывалась от Земли, в ней поднялось такое смятение, что не хватило сил ответить. Молча стояла она у иллюминатора, который затуманили низкие облака. Вот уже мутное клубящееся марево скрыло от нее лес. А ракета все набирала скорость. Холодные металлические стены смыкались вокруг нее, хотелось колотить по ним кулаками, но поздно, теперь уже не вырвешься. Дом остался далеко внизу, далеко-далеко, и под эти ее мысли уходил все дальше и дальше такая даль, что уже не разглядеть, не различить, не удержать...
– Недалеко от мексиканского побережья ждет Большой Корабль, - сказал Робин.
– Мы уже скоро будем там.
Ее мутило от быстрого подъема, хотелось за чтонибудь ухватиться. "Пройдет, - говорила она себе, - пройдет". Она думала о звездах, о своем новом обличье, и чужие еще губы шевелились, и она думала: это мое племя.
Ракета набрала высоту. И медленно повернула на запад. Время шло-то ли миг, то ли вечность, и облака остались позади, и еще дальше внизу - Великие Озера, словно тянулись из-за горизонта чьи-то руки и манили ее, и старались удержать.
И вот уже новые поля, и новые леса, новые ручьи и широкие равнины, и могучая река рассекает рыжую землю. Потом высоко взметнулись горы, - острозубые скалистые кряжи вонзались в грозовые облака, и облака цеплялись за их вершины. И на остроконечных пиках сверкал снег.
Ракета сотрясалась от скорости, ревом двигателей прощалась с уносящейся назад сушей. (Западное побережье... она видит его впервые и уже никогда больше не увидит, и над ним занимается заря.)
– Расскажите мне о планетах, - взмолилась она.
– Скорей.
– Скоро ты все увидишь сама, - сказал Дон.
– Расскажите хоть что-нибудь, но прямо сейчас. Пожалуйста!
– Ну, на Кину оранжевые горы.
– А какие они?
– допытывалась Бетти-Энн. (Нет, не надо ни о чем больше думать, только слушать!)
– Потерпи, это надо видеть своими глазами. Мы обычно проводим там целый день.
– День?..
–
– Нет, не то... Разве можно все как следует увидеть за один день?
– спросила Бетти-Энн.
– Я не совсем тебя понимаю, - сказал Дон.
– Но мне хотелось бы по-настоящему узнать эти оранжевые горы. А реки там есть?
– Право, не знаю... Там есть реки, Робин?
Не отрываясь от пульта управления, Робин негромко откашлялся.
– Что-то я не заметил.
– Тут все дело в красках, Бетти-Энн, ты разве не понимаешь?
– сказал Дон.
– Цвет сам по себе.
– Верно, - подтвердил Робин.
– Краски. Это главное.
Под ними яростно дыбились густо-зеленые и серые воды океана, белая пена вскипала и пузырилась, точно в пасти бешеного пса. А дальше воды синели, хрустально искрились, потом густая синева посветлела, успокоилась, простерлась нежно-голубой обманчивой гладью. Крошечный пароходик выпустил из трубы утренний дымок. А впереди, совсем близко, ждала ночь: ракета обогнала солнце.
– Всегда есть на что посмотреть, - вдруг сказал Дон.
– На свете так много всего.
Бетти-Энн пошла в хвост корабля.
– Странная она, - безмолвно сказал Дон Робину. Робин неотрывно глядел вниз, на океан, освещенный луной.
– Вижу Большой Корабль, - сказал он.
И круто направил ракету вниз. Навстречу взревел океан. Робин выровнял ракету.
– Входной люк открыт, я вижу, - заметил Дон.
Бетти-Энн посмотрела вниз, на серебряный корабль. Он легко покачивался на волнах, огромный входной люк зиял, точно жадная разверстая пасть, и весь он - гладкая и сверкающая тюрьма, готовая ее поглотить.
Окажись она сейчас дома, она сказала бы Дейву и Джейн, что почувствовала себя плохо, заняла у Джун денег и поскорей поехала домой, потому что боязно болеть в колледже, среди чужих. А потом, когда придет письмо, она разорвет его и скажет, что все уже прошло, и вернется в колледж. Она пропустит всего неделю или около того, и ей разрешат продолжать ученье, только сперва пожурят, скажут, что она очень глупая, - если заболел живот, надо было обратиться в студенческую амбулаторию, а не ехать больной, чуть ли не через весь континент, вдруг бы это оказался аппендицит! Притвориться больной несложно, ведь она теперь хорошо владеет своим телом и сумеет изобразить любой, симптом.
И тут она поняла, какая удивительная сила заложена в ней. Пока, за эти немногие часы, она узнала еще только самую малость. Что таится в глубине ее существа? Много ли ей ведомо такого, о чем доктора и не подозревают? Такого, чего даже и вообразить не могут художники? Такого... Она подумала о старике Кларке - о том, что так грозно, неотвратимо растет у него внутри.
Быть может, ей ведомо и это?
Какая же сила дана ей теперь, когда она познала себя! Необоримое волнение поднялось в ней. Впервые за эти часы еще смутным, но ошеломляюще несомненным предстало перед ней будущее, она поняла, в чем ее роль, ее предназначение... и ее обдало жаром.