Бейкер-стрит на Петроградской
Шрифт:
Последние месяцы жизни он вдруг стал активным — много выступал, волновался перед выступлениями, как школьник. В апреле в Москве было Всесоюзное совещание киноработников. Накануне в Театре на Таганке шел «Гамлет». Я заметил Григория Михайловича в зале, когда уже свет был почти погашен. И вот мгновенная реакция, которую я помню: мобилизация внимания, обостренное наблюдение спектакля, ответственное, что ли, ведь в антракте спросит!..
Спектакль шел хорошо, на сцене явно знали, что наш «главный шекспировский» режиссер сидит в зале.
Я встретил его
«О чем говорить?..» За годы учебы и работы на «Ленфильме» я хорошо усвоил, что Григорий Михайлович никогда не желал слушать пустое. Все мы не раз видели, как откровенно гасли его глаза, когда из разговора уходила мысль. Сейчас на меня смотрели внимательные, озабоченные глаза.
Нежели он ждал ответа? Но что я мог ему сказать? У меня были свои заботы — сценарные. Прошел всего месяц, как умерла Панова... Козинцев хорошо знал писательницу и сейчас во время разговора в театре сердечно помянул ее добрым словом. Потом посочувствовал мне, что работа над сценарием затормозилась, советовал доделать начатое. И после паузы опять: «О чем же говорить?!»
...Спектакль закончился поздно, а уже ранним утром следующего дня я увидел Козинцева в президиуме Всесоюзного совещания.
Он выступал одним из первых. Сразу завел разговор о серых фильмах, убивающих зрительское время. Причину «мелкотемья» таких фильмов он объяснил режиссерским «мелкодушьем». Эту мысль Григорий Михайлович повторял не раз. Еще недавно, в Ленинграде, он предостерегал режиссеров, чтобы в трудную минуту они не становились «удобными» людьми. И вот теперь в Москве он повторял те же слова, повторял горячо, потому что видел в этом опасность для искусства...
Он вспомнил Каннский фестиваль, на котором был членом жюри и где участвовала «Дама с собачкой» Иосифа Хейфица... Но там же были «Седьмая печать» Бергмана, «Сладкая жизнь» Феллини!.. Козинцев говорил о точках отсчета...
Вечером участникам совещания показали новинку — «Рим» Феллини.
Козинцева в зале уже не было, он улетел в Германию. Странно подумать, что, может быть, он так и не увидел этот фильм своего любимого режиссера. Я помню его рассказ о том, как Феллини показывал ему материал «Джульетты и духов», как обсуждал с ним замысел «Клоунов»...
«Полное волнения и страсти веселое народное искусство...»
В газетах, где был помещен некролог о Козинцеве, одновременно сообщалось о том, что фильм Ильи Авербаха «Монолог» послан в Канн.
...На похоронах шел теплый весенний дождь. Могила в прекрасном месте — на Литераторских мостках. Город признал его как одного из своих выдающихся жителей.
К сожалению, не обошлось (да и не могло обойтись) без официальных речей. Но два человека говорили не от имени культуры, искусства, народа, партии и правительства. Это были ученики Козинцева: Станислав Иосифович Ростоцкий из московского, вгиковского выпуска и наш товарищ по курсам Илья Авербах.
После похорон мы напились в Доме кино в кабинете у нашего бывшего завуча на курсах Александра Вениаминовича Орлеанского.
Затем поехали к Валентине Георгиевне. Там было полно народу — Нея Зоркая, Алик Липков, Леонид Трауберг, Марк Донской, Станислав Ростоцкий...
Нас посадили за стол.
Валентина Георгиевна восхитила меня колоссальным запасом иронии, духа, мужества. Предметом шуток был пьяный Соломон Шустер — наш товарищ по курсам. Для нее это было разрядкой. Потом с печальной улыбкой она сказала, вспоминая только что прошедшие похороны: «Когда рабочий с Ижорского завода читал свою речь и все время говорил „Георгий Михайлович", я смотрела на Гришу и думала: вот сейчас он мне подмигнет. Мы любили такие фарсы».
БЕЗ САНТИМЕНТОВ
Я сомневаюсь в Кореневой, и напрасно.
– Зоя большая и Зоя маленькая.
– Жить ради наслаждения способен только мещанин!
– «Сентиментальный роман» приходится резать по-живому.
– Кончаловский против Фассбиндера.
Физическая хрупкость в сочетании с сильным, волевым лицом и умными глазами — вот мое первое впечатление от девочки, которую я увидел однажды в передаче, посвященной творчеству ее отца — кинорежиссера Алексея Коренева. Лену представили как студентку Щукинского училища.
Это было время, когда Вера Панова предложила мне экранизировать «Сентиментальный роман».
«Вот Зойка маленькая!» — подумал я, глядя на экран телевизора...
Смерть Веры Федоровны отодвинула работу над фильмом на целых три года. За это время появился «Романс о влюбленных», и Елену Кореневу узнали все.
Режиссер «Романса» Андрей Кончаловский приметил в ней эту особенность девочки-женщины, эту хрупкость, ребячливость, незащищенность и одновременно нервный, напряженный душевный строй. Исполнение главной роли в большом и сложном фильме явилось хорошей школой для выпускницы театрального училища и открыли ей двери в театр. Другой путевкой в мир профессионального искусства была ее Джульетта в дипломном спектакле Щукинского училища.
...Зойку маленькую в конце концов она сыграла. Помню нашу первую встречу во дворе «Мосфильма»: вместо простой и скромной девушки-подростка, какой я представлял себе героиню Веры Пановой, навстречу мне шла известная уже актриса, побывавшая на фестивалях, в меру вежливая, в меру надменная. Именно ей предстояло в будущем фильме сказать слова Зойки маленькой: «Жить ради наслаждения способен только мещанин!» И когда Зоя большая спросит ее: «Значит, и шелковые чулки носить нельзя?.. И лакированные туфли?..», Зойка маленькая должна будет ответить коротко и убежденно: «Нельзя!»