Без хохм
Шрифт:
Ненавязчиво звучала откуда-то из стен современная похабная музычка, по телевизору, что был укреплен на кронштейне близ стойки бара, говорили и показывали последние известия - что-то очевидное невероятное об олигархах А., Б., В., Г., Д., премьер-министре Е., заворовавшихся чиновниках Ж., З., И., К., Л., М., Н., оборзевших криминальных элементах О., П., Р., С., Т., чеченской, афганской и ближневосточных баталиях, валюте "евро", поголовье мясного скота, политиках У., Ф., Х., Ц., Ч., Ш., Щ., проблемах Ь. и Ъ., выборах Э., Ю., Я. Надо всем превалировала тема Президента и очередного наступления на горло собственной свободы слова, когда одни головы утверждали, что это "всерьез и надолго", другие, что пронесет, "заграница
Приятелям было комфортно друг с другом, весело, хотя и немного страшновато.
Дело в том, что из вольных посетителей они здесь вдруг оказались практически одни, если не считать изрядную группу молодых людей, ввалившихся в кафе сразу же после того, как скучающая полногрудая официантка, пахнущая французскими духами и рекламируемым средством против пота, уже приняла у Гдова и Хабарова их скромный заказ, отчего и не могла уже отказать им в дальнейшем обслуживании, хотя вполне бы могла это сделать, невзирая на правила обслуживания посетителей и традиционное кавказское гостеприимство.
Ибо нагрянувшие гости в кожаных куртках и спортивных штанах с лампасами, молодые бойцы с бычьими шеями и короткими тифозными стрижками, скорей всего, принадлежали, на взгляд опытного обывателя преображенной страны, к разряду небогатых бандитов, обслуживающих чужие интересы, что и подтвердится в дальнейшем по завершении этого рассказа.
Бандиты сдвинули все оставшиеся пустые столики в виде буквы "П" с коротенькими перекладинками и тут же принялись вершить какое-то свое неясное ритуальное действо. Они сидели все в черном и не смеялись, и никаких дам с ними не было совершенно ни одной. Они умеренно прихлебывали водку и шампанское, почти не притрагиваясь к тем дорогим закускам, что мгновенно, как на скатерти-самобранке, появились на этом вытянувшемся столе по короткому приказу хозяина с вытянувшейся от неожиданности события физиономией. Официантка ласково и тревожно улыбалась, приговаривая детские слова "сёмужка", "осетриночка с хренком", "язычок заливной", "икорочка".
Фонограмма действа вообще была какая-то смазанная. Тостов не произносили, заменяя эти громкие традиционные льстивые словоизвержения неясным бормотанием о непонятном ни Хабарову, ни тем более Гдову, который к старости стал слегка глуховат, о чем с удовольствием сообщал кому нужно и кому не нужно.
Да они и не прислушивались особенно-то! На кой ляд им сдались эти посторонние разговоры посторонних, когда им самим было о чем потолковать.
Закончившие в 1968 Московский геологоразведочный институт им. С.Орджоникидзе, они последнее время почти не виделись, изредка беседуя по телефону, причем инициатором звонка обычно являлся энергический Хабаров, который, как это ни странно, и при новом режиме ухитрился застрять в окраинной коммунальной квартире, а в коммуналке, как это известно всем поклонникам Зощенко, к телефону подзывать станут, но не любят. Редко видимся, друзья, надо чаще встречаться, как справедливо голосит пивная телевизионная реклама... Ведь жизнь при капитализме обладает ужасающей центростремительной силой, которая уносит людей друг от друга в хаос. Кажется, что все всем - друзья, что речь всегда идет об одном и том же, а вот поди ж ты - все удаляются и удаляются, после чего наступает смерть.
А впрочем, зачем такие грустные мысли? Ведь старики общались живо, интенсивно, напористо, с той энергией бескорыстного совместного сосуществования, что нынче на глазах исчезает у себе-на-уме нового поколения граждан Российской Федерации.
– Ну и на что же ты в таком случае все это время живешь?
– наконец прямо спросил старик Гдов, среднего роста, в замшевом вытертом пиджаке, изрядно обрюзгший к своим пятидесяти шести, и это совершенно не удивительно, если учесть, что пить он начал почти сорок лет назад и до сих пор окончательно не завязал с этим увлекательным занятием, хотя и поумерил свой алкоголический пыл лет двадцать назад. Не пожелал тогда старик Гдов вместе со всеми спиваться, а возжелал тогда вместе со всеми участвовать в строительстве новой жизни, копая коммунистам яму с целью возведения хотя бы слабого фундамента неокрепшей демократии. Слушал радио "Свобода" и "Голос Америки", писал идейно-ущербные, близкие к клеветническим художественные произведения...
– На прежние запасы, - скупо отозвался его однокашник Хабаров, который в отличие от Гдова, уроженца города К., стоящего на великой сибирской реке Е., впадающей в Ледовитый океан, родился, невзирая на славянскую фамилию, в семье народов солнечного города Баку, однако еще в юном возрасте покинул свою каспийскую родину с целью получения хорошего образования в столице СССР городе-герое Москве. Тогда именно и покинул Азербайджан будущий безработный, когда этой нефтяной и поэтической республикой правил коммунист Алиев, который и сейчас ею правит.
И отозвавшись, тут же поспешил разъяснить эти свои слова, конкретизировать их, чтобы не было недомолвок.
– Та гостиница на Чудском озере, что у меня тогда сожгли, она ведь была застрахована, на сто штук суки компаньоны эстонские застраховали, налом мне чемодан зеленых привезли в аккурат за неделю до своей независимости.
– Так ведь десять лет, как Советов нет, - констатировал Гдов.
– Неужели до сих пор краник капает?
– Не, кинули они меня. А только дедушка Ленин правильно говорил: "Крутиться, крутиться и еще раз крутиться", - практически ушел от прямого ответа Хабаров.
– ...на зимней Олимпиаде в Солт-Лейк-Сити... полковник ФСБ внес в Думу законопроект о том, чтобы российские граждане объяснялись за границей только по-русски... а что касается альтернативной службы в армии, то теперь главное определить критерий, согласно которому призывник может претендовать на эту службу... Слободан Милошевич не признает гаагский трибунал, - сказал телевизор.
– Крутиться, - повторил Хабаров, который еще при старом режиме увлекся альтернативным государственному бурением скважин на воду для частников, отчего и оказался в Эстонии, где натихую вступил для бизнеса в эстонское отделение КПСС, сделал мелкую официальную карьеру, в начале конца перестройки бросил партбилет в Балтийское море, все, что мог, приватизировал, однако в середине девяностых где-то крупно просчитался по мелочи и, по его собственному выражению, "временно лег на дно".
Хотя если денежки хоть чуть водятся и их не нужно выколачивать в поте лица каждый Божий день, то почему бы и не лежать на этом самом уютном дне хоть до посинения, хоть да Страшного суда?
Эту спорную мысль теперь развивал Гдов, который, душевно относясь к товарищу, все же считал его более ПЕРСОНАЖЕМ, чем собственно ПЕРСОНОЙ. А ведь это не одно и то же, в чем вы легко можете убедиться на примере этого моего рассказа о людях, которых, может, никогда и не существовало на нашей земле или они ПО ЖИЗНИ были совсем другими, чем это сейчас на ваших глазах изображается мною, автором, но тоже в свою очередь являющимся, скорей всего, чьим-либо персонажем, не более того.
Но и не менее.
– Зря мы с тобой не перевелись тогда в Плехановку, закончили бы такой институт такого народного хозяйства и сейчас бы стояли где-нибудь у кормила, - вздохнул Хабаров.
– Если бы нас теперь не завалили братки или не посадили бы тогда коммуняки, - серьезно продолжил Гдов.
Друзья заулыбались.
– А по жизни он серьезный был пацан, и Оглобель должен был понимать, что пришел к серьезным людям, - случайно вдруг донеслось до них слабое эхо напряженной беседы их кожаных соседей.