Без малейших усилий. Беседы о суфийских историях
Шрифт:
Священники, монахи ужасно монотонны, смертельно скучны, в них нет музыки, нет гармонии, потому что они пытаются скакать на одной ноге, лететь на одном крыле. Они пытаются улучшить самого господа Бога. Даже Бог не обходится без двух, а они пытаются добиться этого. Конечно, они могут проскакать немного на одной ноге — вот что такое их проповеди. Или они могут попробовать пролететь на одном крыле — результат плачевный, они падают наземь. Или же они могут на один лад повторять все ту же ноту, играя на ви$не…
Я слышал такую историю. Однажды вечером жена Муллы Насреддина не выдержала и с раздражением
— Довольно — я не желаю больше этого терпеть! Почему ты часами играешь одну и ту же ноту на своей ви$не? Я слышала игру многих людей, но никто до такого не додумался. Они чередуют ноты, меняют положение рук. А ты все время играешь одно и то же!
— Прекрати! — воскликнул Насреддин. — Ты ничего не понимаешь. Я ведь играю уже двадцать лет. Другие меняют положение рук, потому что они до сих пор не нашли правильного положения. А я нашел, так зачем мне что-то менять? Вот я и играю одну и ту же ноту.
Это и есть нота монахов, священников, религиозных людей. Они такие печальные, такие серьезные, такие мрачные, такие торжественные — мертвые могилы, из которых не доносится звуков жизни. Они убили религию. Они захватили все храмы и все церкви.
А храм — это место для праздника. Храм — это место для вознесения благодарности. Храм должен быть местом, где каждый обретает умение жить и умение любить, умение молиться и умение быть счастливым. А они сделали это местом смертельной серьезности. Теперь здесь все напоминает кладбище, а не храм. В таких храмах поклоняются только мертвому богу.
А Бог живой, он в деревьях, в облаках, в щебечущих птицах! Бог — это и есть жизнь, а жизнь зависит от наличия двух половинок. Конечно же, это не просто наличие двух половинок, это глубокая гармония между двумя половинками, между многими частями. Это одно, проявляющее себя во множестве.
Не пытайтесь уничтожить эго — так вы просто подавите его, и вы так и не поймете, что значит быть живым в этой жизни. Вы упустите саму возможность этого.
Что же делать? Просто поменяйте гештальт. Не отождествляйте себя с частью — потому что вы также и целое. И не отождествляйте себя с целым — потому что вы также и часть.
Говоря проще: не отождествляйте себя ни с чем.
Вы все это вместе взятое и ничто в отдельности — это и есть трансцендентность. Вдруг неожиданно вас нет, а есть все. Ничего не потеряно, но просто, когда вы перестаете отождествляться, пропадает чувство «Я». Вы остаетесь, вас становится больше, чем когда-либо, ваше бытие становится бесконечно богатым. Без отождествления «Я» перестает существовать. «Я» всегда отождествляется либо с частью — это «Я» так называемых обычных людей, либо с целым — это «Я» так называемых религиозных людей.
Настоящая, подлинная религия возникает тогда, когда вы не отождествляете себя ни с чем. Вы остаетесь частью и остаетесь целым в одно и то же время. Вы и то, и другое: часть в целом, целое в части, гармония в дисгармонии, вечный союз и вечное расставание, непрестанное чередование сближения и расхождения. Тогда есть поток, есть движение — и есть благодать.
А теперь эта небольшая история.
Шибли отправился навестить другого великого мудреца, Джунаида.
Должно быть, это случилось прежде, чем Шибли достиг просветления. Джунаид уже был совершенным мастером, а Шибли еще был в пути, еще продвигался к совершенному свету бытия. Правда, он уже не был новичком, он уже набрался опыта. Но его путешествие еще не подошло к концу — он далеко продвинулся на пути, но его путешествие еще не завершилось.
Шибли отправился навестить другого великого мудреца, Джунаида. Жена Джунаида из скромности хотела спрятаться за занавеской.
Это мусульманский обычай — жена попыталась спрятаться за занавеской, как если бы в гости к ним зашел простой смертный.
Джунаид сказал жене: «Оставайся здесь, Шибли нет».
Не надо прятаться, если никого нет. Когда я говорю, что никого нет, я имею в виду две вещи. Во-первых, «никого нет» означает, что тот, кто пришел, — никто, и, во-вторых, никого нет означает, что хоть Шибли и пришел, но в нем нет никакого Шибли.
«Оставайся здесь, Шибли нет».
Ничего не случилось, словно никто и не входил, и Джунаид по-прежнему сидит наедине со своей женой. Что вы будете делать, если ветерок залетит в комнату и проскользнет мимо вас? Вы не станете прятаться за занавеску. Или если солнечный луч проникнет в комнату — вы же не будете прятаться. «Не надо прятаться, — сказал Джунаид. — Пришел Шибли, но глубоко внутри себя он отсутствует».
В тот миг, когда Шибли вошел, он ни с кем не отождествлял себя — бытие без всякого отождествления, без всякого гештальта вошло в комнату так, как входит легкий ветерок, совершенно ненавязчиво. Не возникает даже ощущения, что что-то происходит. Будто вошел пьяный человек, которого сюда просто занесло, он сам вовсе и не заходил. Можно было бы даже сказать: Шибли занесло в комнату Джунаида. А жена стала прятаться.
Джунаид сказал: «Оставайся здесь, Шибли нет». В этот момент Шибли заплакал.
Тут же возникло отождествление. Появился гештальт. Шибли немедленно изменился. Одни эти слова, что Шибли нет, тут же вернули эго на прежнее место. Такое потрясающее признание из уст великого мудреца Джунаида. Один взгляд Джунаида был несравненной наградой. И вот такой человек, как Джунаид, говорит: «Останься — Шибли нет».
Такое признание несравненно для человека, находящегося на пути. Это величайшее достижение — когда вас больше нет. Больше нечего и желать, потому что, когда вас нет, тогда есть Бог. На самом деле, Джунаид сказал: «Не беспокойся. Это не Шибли, это Бог». Это одно и то же. Сказать, что Шибли нет, то же самое, что сказать: вошел Бог. А куда можно спрятаться от Бога? И зачем от него прятаться? — ведь Бог не что иное, как само ваше бытие, чистейшее бытие.
И тут же возник гештальт.
В этот момент Шибли заплакал.
Почему он заплакал? В тот самый миг, когда он получил признание Джунаида, эго вернулось на прежнее место. Он тут же подумал: да, меня больше нет — и в тот же самый миг появилось «Я». А Бог исчез.
Он вошел, озаренный, наполненный божественной благодатью. Его окружала аура — не его аура, но аура самого средоточия бытия. Он был полон неведомого блаженства. Он был подобен цветку, источающему божественное благоухание. Но в единый миг, даже в частицу этого мига, в долю секунды, возник гештальт.