Без определенного местожительства...
Шрифт:
– Тебя бы так с квартирой кинули! Чтоб ты тогда запел? Поэт нашелся! – Помолчав, он ворчливо продолжил: – Правду никто не любит. Когда я на полигоне жил…
– Это за городом, скажем так? – уточнил Канай.
– Ну. На городской свалке. Был там у нас один Санек… Все твердил: «Я здесь временно…»
– Чувствовать поэзию жизни…– пробормотал Доцент, не поднимая головы.– Во всем…
– «Ценное, говорит, что-нибудь найду – и уйду от вас». Такое у него рвение было! Мы до обеда копаем, он – дотемна. Мастер был в этом деле. Самый длинный копок – у него…
–
– Палка такая с крюком… Самый острый крюк – у него. Разгребает, а глаза горят! И ведь нашел! Американцы тогда мусор со своей базы привезли. А в ихних отходах чего только не попадалось! Фотоаппараты находили, шмотки исправные, консервы, булочки свежие… Так Санек компьютер раскопал! Неисправный, понятно, но целый. Сплавил кому-то за приличные бабки. От нас ушел, как и обещал. Встречаю его как-то в городе. Одет чисто, умыт. У бабы одной, говорит, живет. Работу нашел… Ладно…
Ырыс закашлялась. Митрич подождал, пока приступ кашля пройдет, и продолжал:
– А через месяц смотрю: опять копает! Вернулся!.. Засасывает такая жизнь. Никакого тебе начальства, никакого с тебя спроса. Свобода! Чем ниже опустился человек, тем он свободнее…
Доцент пошевелился.
– Уважаю тебя, Митрич… за проницательный… ум… С образованием мог бы ты… большим человеком стать…
– Запросто,– серьезно ответил старик.
– А ты, Митрич, что там находил? – спросил Канай.
– Ценного – ничего. Но все равно в день, бывало, и по стольнику получал. Только я там недолго пробыл. Один раз зазевался, самосвал меня овощами засыпал. Барахтаюсь в этом гнилье, хочу кричать – не могу. В рот, в нос – жижа вонючая. Вот думаю, как подыхать, значит, пришлось. Слава богу, кто-то видел все, откопали. Я в тот же день оттуда ушел, от греха подальше.
Дождь постепенно прекратился. Напротив крайней плиты затормозил автомобиль, долго сигналил. Со стороны оврага прибежали Руслан и Толян, сели в машину. Она развернулась и уехала.
– Ну крутые стали! – усмехнулся старик.– Машина за ними уже приезжает!
– Я эту «ладу» несколько раз на Правде видел, у моста, – заметил Канай. – Где проститутки, скажем так. Один раз долго стояла. Я еще подумал: сутенерская, скажем так, тачка.
Раздался пронзительный гудок. Промчался поезд. Они продолжали пить.
– Где дядь Вова застрял? – с тревогой сказала Ырыс, дымя сигаретой.– Не надо было его одного отпускать. С такими бабками. Да еще поддатого. Канай, сходи узнай, а?
Тот натянуто улыбнулся.
– Все дядь Вова да дядь Вова.
– Ийи-и. Ревнуешь что ли? – Ырыс засмеялась довольным смехом.– Вот дурак! Нашел к кому.– Она сказала ему что-то вполголоса по-киргизски. Канай сразу обмяк, лицо его приняло обычное добродушное выражение.
Доцент снова зашевелился.
– Ревность – это… естественное, здоровое чувство… Не ревнует тот… у кого… чести нет…
Канай отбросил окурок, встал.
– Ну, я поканал.
Это у них была такая шутка. Кто-нибудь отвечал: »Давай, Канай, канай». На этот раз все промолчали. Подождав немного, он ушел.
– Дядь Вова еще под поезд бросится!
– Не бойся, Ырыс, бомжи самоубийцами не бывают,– заверил старик.– Это миллионер может на себя руку наложить, если разорится. У него, допустим, жилье осталось, машина, а он уже без своих миллионов жить не может, ему лучше смерть. Жизнь кончают, когда боятся вниз упасть. А мы уже в самом что ни на есть низу. Нам терять нечего.
– Дядь Вов дочь потерял.
– Не ляжет он на рельсы! Если бухой под поезд попадет – это другое дело. Это бывает.
Вдруг появилась Кукла, за ней – пьяная Валька. Она плюхнулась на землю, пробормотала:
– Каная сейчас встретила… Все знаю…
Кукла время от времени рычала, глядя на дорогу.
– Ты дядь Вову видала? – спросила Ырыс.
– Еще как!.. Подхожу к комку, смотрю: он впереди идет… К нам… Косой совсем… Падает… Сумку роняет всю дорогу… Линию переходит, а тут как раз… поезд… Все, думаю, конец Егорычу… Нет, успел перейти…
– Значит, он где-то здесь,– заметил Митрич.
– Хотела догнать… – продолжала Валька.– Не дождалась, когда поезд проедет… Прилегла отдохнуть… Только вот очухалась…– С этими словами она завалилась набок. Бомжи затащили ее под плиту.
Канай возвратился через полчаса. Вид у него был озабоченный. В обеих руках он держал вымазанные в креме рыбные консервы. С указательного пальца правой капала кровь. Консервы он положил перед Ырыс. Кукла их осторожно обнюхала и тотчас отошла. Канай сел, держа палец кверху.
– Не встретил я Егорыча. К Толяну зашел – там Светка бухая ревет, кровь по морде размазывает. Наташка ее утешает. Больше никого. Наташка говорит, когда Егорыч от эджешки шел, с водкой, закуской, Толян и Руслан его позвали, пузырь раздавили. Тут мужик один, скажем так, проковылял в нашу сторону, хромой, бухой. Но спешил очень… Егорыч всю сюда рвался, вы мол его ждете. Только ушел – Толян деньги вынимает, пересчитывает. Светка спрашивает, откуда, скажем так, бабки. Толян ей кулаком в рожу. Тут Егорыч возвращается, бабок мол нет. Вы, говорит, не брали? Толян его обматерил. Ты у комка, видать, выронил, говорит. Ушли втроем искать. Больше Наташка Егорыча не видела. – Канай перевел дух. Он не привык так много говорить.– Потом тачка подъехала. Толян с Русланом подбежали, уехали. Помните?.. Я к эджешке двинул. Гляжу: на насыпи сумка. В ней четыре пузыря, скажем так, водяры, разбитые, пирожные, сардины. Вот эти. Когда вынимал – порезался.
– Да опусти,– сказала Ырыс.– Не течет же больше.
Канай осмотрел палец и опустил его.
– Назгуль –эдже говорит, он дважды приходил. Второй раз деньги искал. Они возле комка посмотрели, не нашли. Он – назад… Я вдоль рельсов прошел. К пацанам зашел. Те как инопланетяне сидят, пакеты на головы натянули, клеем дышат. Я их и спрашивать не стал… Все обыскал. Нигде нет.
– В овраге смотрел? – спросил Митрич.
– Ну. Заглянул.
– Заглянул! И что ты там мог разглядеть? Спуститься надо было. Все не по уму.