Без пощады

Зорич Александр

А вот мы вплоть до дальнейших распоряжений командования имели полное право даже задрыхнуть. Единственное, что вменялось нам в обязанности, – находиться в непосредственной близости от своих машин.

– Эт-то что тут за кабак?!

Мы обернулись. Ой, мамочки… Белоконь!

Ну, сейчас начнется… «Это вам не бардак!.. Это российский военфлот!.. Гвардейский авианосец!.. В неустановленное время! В неустановленном месте! Распитие спиртных! О вашем проступке будет доложено!»

Но Кожемякин ничуть не смутился. Как равный Белоконю по званию и старший по возрасту (впрочем, младший по должности) он, не подумав даже спрятать флягу, с вызовом ответствовал:

– Горькую пьем, Андрюшка!

Белоконь, к моему громадному изумлению, вроде как даже улыбнулся.

– Да ясно, что не сладкую…

– Как леталось, сокол занебесья?

– Три борта потерял… – вздохнул Белоконь. – Но и мы в долгу не остались. Я одного завалил точно. Еще пять «Абзу» можно записать на групповой счет эскадрильи. В общем, «три-шесть» в нашу пользу. И ракет этих, «Рури», нащелкали, как семечек, несчетно… Но три пацана, черт… Жалко… Эх, налей-ка и мне, Егор.

«Вот так да! Неужели правду говорят, что война делает людей лучше?»

– Ну, за что теперь? – бодро осведомился Свинтилов. – За победу?

– За победу мы уже сегодня повоевали, – сказал Кожемякин. – Давайте по-человечески, а? Будем живы – будем здоровы!

– Постойте!.. Постойте-ка, товарищи, не пейте! – разволновался Лобановский. – Можно мне сказать?

– Молодым везде у нас дорога, – благословил мичмана Белоконь.

– Я предлагаю выпить… За моего ведущего лейтенанта Пушкина!.. Честно, без подхалимажа! Два вылета – и два раза товарищ Пушкин мне жизнь спасает!

– Ну уж два… Два раза по половинке… – заскромничал я.

– Это как же ты, Саша, умудрился? – Белоконь посмотрел на меня с неподдельным интересом. Впервые, кажется, за четыре с половиной года знакомства.

Ну не рассказывать же, как Лобановский заснул прямо в боевом вылете, а я его разбудил?!

– Да вот как-то так случилось… Когда летали на сопровождение «горбатых», в условиях радиомолчания у мичмана случились проблемы с навигацией, ну а я его домой привел. А в этом вылете ему плоскость оторвало… И всех моих заслуг – что я ему запретил катапультироваться. Ничего героического, одним словом.

– Вот только не надо ложной скромности, Саша, – шутливо пригрозил мне пальцем Свинтилов. – Знаем мы, у тебя всегда «ничего героического». А потом выясняется, что ты и джипсов на Наотаре валил, и охраннику клонскому пулю в лоб засадил, и от егерей «Атурана» убежал… Так что – за тебя, Саша! И за звездочку твою вторую необмытую!

Мою лейтенантскую звездочку мы, справедливости ради, немножко обмывали уже, на Большом Муроме. Но Свинтилова тогда с нами не было. Моих друзей с «Трех Святителей» – и подавно.

– Правильная мысль! За Сашку! – подхватил Колька. – Больших звезд тебе, дружище!

Я, растроганный до глубины души, с удовольствием потребил старку.

– Ну, бог троицу любит, или как? – Кожемякин вопросительно посмотрел на Белоконя.

Тот с ответом не спешил.

Оно и понятно: все-таки Белоконь, совершая боевые вылеты (что делало ему честь) в качестве комэска-1, по-прежнему оставался пресс-офицером авианосца. А это такая шкурная должность, которая, помимо непрестанного ведения пропаганды и контрпропаганды, обязывает все время изображать из себя ходячее собрание добродетелей.

Пресс-офицер говорит нормативным русским языком, воздерживается от похабных анекдотов и, конечно, пьет только за столом, только из рюмок и исключительно при наличии достойного повода. Чего и другим всячески желает – как правило, в приказном порядке.

– Э, да что там! – махнул рукой Белоконь. – Давай! Только, товарищи, я вас очень прошу: если сейчас снова вылет – не забудьте принять детоксин.

Детоксин – это такая пилюля, в любой пилотской аптечке есть. Совершенно убойная штука. И опьянение снимает, и сытую одурь, о недосыпе позволяет забыть на сутки…

– Как? Снова вылет? – всполошился Дантес. – Зачем?

– Про детоксин не забудем. Но каркать не надо, Андрюшка, – жестко сказал Кожемякин. – Вишь, человека перепугал!

Пресс-офицер приосанился (заскрипели электромышцы), глаза его метнули молнии.

– Ты, Егор, человек, конечно, уважаемый… – начал Белоконь.

«Вот и закончилось благорастворение в воздусех, – подумал я. – Как пойдут сейчас собачиться! А ведь упрямые оба, ужас! Хуже клонов…»

Раздался громкий колокольный удар – так по внутрикорабельной трансляции предварялись экстренные сообщения.

– Торпеды по левому борту! Подлетное время двадцать секунд! – В голосе вахтенного прорвались истерические нотки.

На дальних и средних дистанциях радарного обнаружения клонские торпедоносцы «Фраваши» практически неотличимы от тяжелых истребителей «Хаген». У них и экстерьер одинаковый: схема «летающее крыло», два киля и четыре маршевые дюзы.

«Фраваши», правда, чуть побольше и снабжен огневой точкой защиты хвоста с живым стрелком. Но точка эта неприметная совсем, так что во фронтальной проекции ее как бы и нет.

Случилось так, что за парой наших сильно поврежденных «Хагенов» увязались два «Фраваши». Думаю, поначалу они немцев хотели расстрелять из пушек и тем удовольствоваться.

Но, быстро обнаружив, что «Хагены» не предпринимают никаких маневров уклонения, а значит, и не подозревают об опасной близости «Фраваши», их командир принял план получше. Рискованный, безумный план – но именно на отчаянной отваге кадровых офицеров держались обе наши сверхдержавы, для кого это секрет?

По всем понятиям эта пара торпедоносцев была обречена. Да, их не обнаружили станции защиты хвоста истребителей – на обоих в бою выбило почти всю электронику. Но оставались еще мощнейшие радары минимум одного дозорного «Асмодея», «Трех Святителей» и фрегатов, которые были выделены из состава группы «Шторм» специально для сопровождения нашего авианосца.