Без права на помилование
Шрифт:
Узнав об Иване Ивановиче все, что может интересовать женщину, которая бог знает сколько времени не видела доброго знакомого, Дарья Семеновна начала рассказывать о себе. Тут уж Иван Иванович весь превратился во внимание.
— Вернулась я под родительский кров, с годик еще поревела, потом отец заставил меня поступить в торговый техникум. Остепенилась, замуж вышла. Хороший человек попался, да пять лет тому погиб. Сын у меня от него. Иваном нарекла в вашу честь, — пояснила она, смущаясь.
— А теперь что же, в монастырь?
— Завела мил-дружка. Третий на моем бабьем веку. Невезучая, видать, не живется им возле меня. Я этому своему Хрычу сказала, он пообещал: «Тебя переживу». А одной бабе маятно. Вот разве что Степан Иосифович еще ни с одного боку меня не ущипнул, а вдовую каждый прохожий норовит обогреть. Да только от такого «обогрева» душу наледью стягивает, словно морозильник.
— Не расписались?
— Он настаивает, да я не спешу.
— Что так?
— Притираемся. Он долго жил без хозяйки и до того, зануда, стал бережливым, иной раз с души воротит, хуже свекрухи: «Картошку надо чистить острым ножом, а то лушпайки получаются толстыми», «Убирай борщ в холодильник — пропадет продукт».
Иван Иванович рассмеялся:
— Разве такая бережливость — плохо?
— Я привыкла жить щедрее. Даю сыну в школу на завтрак тридцать копеек, а Хрыч поучает: «Сделай тормозок, это питательнее, деньги — баловство». Но мальчишке хочется, чтобы, как все, потолкаться на перемене возле буфета. Пусть там хуже, но ему кажется, что вкуснее, и он поест. Это же, как лисичкин хлеб.
К Дарье Семеновне пришла хорошая житейская мудрость. Иван Иванович был рад за нее: «Ишь, какая умная мать!»
И если сначала еще было какое-то профессиональное сомнение в ее новом друге, то теперь оно почти исчезло: кто-кто, а уж Дарья Семеновна себя в обиду не даст!
— Далеко живет суженый?
— Сейчас в Харцызске. В геологоразведке. Пенсия у него шахтерская.
— А раньше?
— Как-то в ласковую минуту пооткровенничал — дом у него в Красноармейске. Ну да мне на его богатство наплетать.
Харцызск — небольшой шахтерский городок рядом с Макеевкой, а Красноармейск — узловая станция километрах в семидесяти от Донецка по дороге на Днепропетровск.
— А звать-величать друга милого?
— Иван Иванович ревнует? — улыбнулась она. — Дементий свет Харитоныч, из Яковенков.
Иван Иванович записал: «Яковенко Дементий Харитонович».
Дело было сделано и не без приятного трепета в душе: Путешествие в собственную молодость. Оставалось — пустяк, чистая формальность: показать Дарье Семеновне фотопортреты «троицы».
Но, поняв, что гость собрался восвояси, Помазанова-Дронина запротестовала:
— Иван Иванович, и не думай, и не отговаривайся, трезвого не отпущу! Скажешь, что у тебя язва, кислотность, ждешь инфаркт, вечером докладываешь министру, — все равно не отпущу! Сейчас пойдем ко мне. Глянешь мое житье-бытье.
Конечно, познакомиться с условиями жизни Дрониной было не лишне (для дела). Но если откровенно: Ивану Ивановичу почему-то не хотелось расставаться с веселой, озорной женщиной.
— Влюблюсь! — пригрозил он.
— Напрасная трата времени, — бойко отказала Дарья Семеновна. — Тогда бы, после Кости... Участковый милиционерик был еще не женат. Нравился вдове. Душою ты, как мой Костя, эту доброту и щедрость я в тебе сразу углядела. Только младший лейтенант по девичьей части был не догадлив: невдомек ему, чего баба колобродит. А теперь у меня — Хрыч, перспективный для жизни. Пенсионер, но в корню крепок, лет пятнадцать еще прокукарекает. На детей нынче надежда слабая. В няньки еще наймут, а подрос наследник: «Бабка, гуляй на все четыре».
«Нет, все-таки какой она молодец!» Дронина все больше и больше нравилась Ивану Ивановичу.
— Где наша не пропадала! — согласился он. — Пойдем, Дарья Семеновна, гульнем, тряхнем молодостью! — Он пригласил в компанию участкового. Старшего лейтенанта долго уговаривать не пришлось: по всему — поесть он был мастак.
Дронина жила в превосходном, можно сказать, новом доме. Муж-шахтер постарался. Дворик, правда, небольшой, но ухоженный. Сад на пяток деревьев, винограда — с десяток корней: тугие, налитые соком кисти дремотно свесились со стальных поперечин.
Иван Иванович помнил Дронину-Помазанову как великолепную хозяйку. Сейчас в ее распоряжении была не скромная квартирка без коммунальных удобств, а пятикомнатный дом общей площадью восемьдесят квадратных метров. И каждый метр нес какую-то хозяйственную или эстетическую нагрузку. В общем-то, в доме — ничего экзотического, ничего по-мещански лишнего. Все на месте, все при деле: и мебель, и пианино, и ковры, и хрусталь в серванте.
Дарья Семеновна без лишних слов водила гостя по комнатам, мол, смотри — утаю нет. Даже в спальню дверь приоткрыла. Крохотная комнатушка, двухспальная кровать, узенький проходик, шкаф, пуф. И гора подушек и подушечек.
— Любит мой Хрыч мягко поспать, сытно поесть, — пояснила она.
В тот момент у Ивана Ивановича мелькнула мыслишка: «А скряга-экономист Дементий Харитонович не промахнулся, выбирая себе невесту... Не прибрал бы, Дарья Семеновна, он тебя к рукам... Не сэкономил бы на твоей щедрости и доброте».
Впрочем, чего так предвзято относится майор милиции к человеку, которого знает лишь по рассказам своей давней знакомой? Может... тайная ревность и неосознанная зависть тому виной?
Сели за стол, начали «бражничать». Иван Иванович ждал момента, когда можно будет вернуться в разговоре к нужной ему теме. Дождался. Участковый, захмелев, вышел покурить.
— Не рассказывал, — кивнул Иван Иванович на широкую дверь, ведущую на веранду, куда подался старший лейтенант, — какая беда случилась у нас с двумя магазинами?
— Пугал, — с усмешкой ответила она. — Только мой-то дедуля не вытягивает ни на донжуана, ни на грабителя. Он, прежде чем перейти улицу, семь раз оглянется. Завтра к вечеру пожалует, вот и заходи в гости. Познакомлю. Скажешь на правах крестного «годен», выйду замуж, а нет — от ворот поворот!
«Увидеть!» В этом она, пожалуй, была права. Но завтра — День освобождения Донбасса. У Ивана Ивановича свои планы... Сколько раз ему за двадцать лет службы и милиции приходилось отказываться от своих-то...