БЕЗ ПРОТИВОРЕЧИЙ
Шрифт:
Но ей показалось странным, что он не заговорил о своей работе. Она ожидала , что именно этим он захочет поделиться с ней в первую очередь. Он ничего об этом не сказал. Вместо этого вынудил ее говорить о своей работе, о продвижении по службе, об отношении к своей компании. Она рассказывала, как всегда, признавая, что он единственный человек, который может понять ее страстную преданность «Таггарт трансконтинентал». Он не делал никаких замечаний, только внимательно слушал.
Официант включил музыку. Они не обратили на это внимания.
Они молча слушали это олицетворение бунта – гимн триумфа, гимн величия тех, кто отказался признать боль. Франциско слушал, глядя через окно на город. Потом без всякого перехода или предисловия спросил странным невыразительным тоном:
– Дэгни, что бы ты сказала, если бы я попросил тебя бросить «Таггарт трансконтинентал» и позволить компании катиться в преисподнюю, что непременно случится, если дела примет твой братец?
– А что бы я сказала, если бы ты попросил меня совершить самоубийство? – сердито ответила она.
Он промолчал.
– Почему ты спросил об этом? Вот уж не думала, что ты способен шутить на эту тему. Это на тебя не похоже.
На его лице не было и тени юмора.
– Нет, конечно, не стал бы, – тихо и печально ответил он. Дэгни заставила себя заговорить о его работе. Он лишь отвечал на вопросы, ничего не добавляя. Она повторила ему то, что слышала о блестящих перспективах «Д'Анкония коппер» под его руководством.
– Это правда, – сказал он безжизненным тоном. Внезапно взволновавшись, не понимая, что подтолкнуло ее, она спросила:
– Франциско, зачем ты приехал в Нью-Йорк?
– Встретиться с другом, который позвал меня, – медленно ответил он.
– Бизнес?
Глядя мимо нее, словно отвечая на какие-то свои мысли, с горькой улыбкой, но странно мягким и печальным голосом он ответил:
– Да.
Когда Дэгни проснулась, было уже далеко за полночь. Город внизу не издавал ни звука. В тишине казалось, что жизнь на время замерла. Разморившись от счастья и утомления, она лениво повернулась и взглянула на Франциско. Он лежал на спине, на фоне туманного ночного неба за окном она видела его профиль. Глаза его были открыты. Он не спал. Губы у него были плотно сжаты – как у человека, который испытывает невыносимую боль, смирился с ней и терпит, не пытаясь скрыть свои мучения.
Она так испугалась, что не могла шелохнуться. Франциско почувствовал ее взгляд и повернулся к ней. Он внезапно вздрогнул, сорвал с нее одеяло, посмотрел на ее обнаженное тело и уткнулся лицом ей в грудь. Он обнимал ее за плечи, вздрагивая всем телом. Потом прижался губами к ее коже, и она услышала его приглушенный голос:
– Я не могу бросить это. Не могу.
– Что? – прошептала она.
– Тебя…
– А зачем?
– …и все
– Почему ты должен это бросить?
– Дэгни, помоги мне остаться. Отказаться. Хотя он и прав.
– Отказаться от чего, Франциско? – тихо спросила она.
Он не ответил, лишь сильнее прижался к ней.
Она лежала неподвижно, осознавая только одно: необходимо быть осторожной. Его голова лежала у нее на груди, а она, глядя в потолок, нежно перебирала его волосы и, оцепенев от ужаса, ждала.
– Он прав, но это так тяжело. О Боже, как тяжело! – простонал он.
Через некоторое время он поднял голову и сел. Он перестал дрожать.
– Что случилось, Франциско?
– Я не могу тебе сказать. – Он говорил просто, открыто, не пытаясь скрыть страдание, но это был голос владеющего собой человека. – Ты еще не готова услышать это.
– Я хочу помочь тебе.
– Ты не можешь мне помочь.
– Ты сказал: помочь тебе отказаться.
– Я не могу отказаться.
– Тогда позволь мне разделить это с тобой. Он покачал головой.
Он сидел, глядя на нее, словно раздумывая, спросить или не спросить. Потом вновь покачал головой, отвечая уже самому себе.
– Я не уверен, что сам смогу это вынести, как же справишься ты? – сказал он, и в его голосе прозвучали новые, странные нотки нежности.
Медленно, с усилием, стараясь удержать рвавшийся наружу крик, она сказала:
– Франциско, я должна знать.
– Ты простишь меня? Я знаю, ты напугана, и это жестоко. Но, пожалуйста, ради меня… оставь все, как есть… как есть… и не спрашивай меня ни о чем.
– Я…
– Это все, что ты можешь сделать для меня. Хорошо?
– Хорошо, Франциско.
– Не бойся за меня. Это только сегодня. Больше такого не случится. Это станет намного проще… со временем.
– Если бы я могла…
– Нет. Спи, дорогая.
Впервые он назвал ее этим словом.
Утром он смотрел на нее открыто, не пытаясь избегать ее встревоженного взгляда, но не говорил о случившемся ночью. Она заметила на его лице выражение спокойствия и страдания, выражение, похожее на страдальческую улыбку, хотя он не улыбался. Как ни странно, от этого он казался моложе. Теперь он выглядел не как мученик, а как человек, который видел, ради чего стоит терпеть пытку.
Она не задавала никаких вопросов. Лишь спросила, прежде чем уйти:
– Когда я снова тебя увижу?
– Не знаю. Дэгни, не жди новой встречи. В следующий раз, когда мы встретимся, ты не захочешь меня видеть. У меня есть причина сделать то, что я собираюсь сделать, но тебе я этой причины сказать не могу, и ты вправе меня возненавидеть. Я не хочу унижаться, прося тебя поверить мне на слово. Ты должна жить своими понятиями и своими суждениями. Ты будешь проклинать меня. Тебе будет очень больно. Постарайся не принимать это слишком близко к сердцу. Помни о том, что я тебе сказал, это все, что я мог сказать.