Без работы
Шрифт:
В первый же день своего привокзального существования Павел обзавелся знакомцем Сергеем. Это был коренастый мужчина — постовой из далекого городка с таким сложным названием, что Крючков только попробовал произнести, сразу же потерпел неудачу, тут же забыл и более не вспоминал.
Сергей находился в Москве по какому-то личному делу и жил на вокзале, чтобы не тратиться на гостиницу. Месяцем ранее в семье постового случилось несчастье — умерла жена. Теперь постовой вываливал на рыжую голову Павла все подробности скоропостижной кончины своей благоверной.
— Она начала опухать. Весила килограмм сто или больше. У нее отказали ноги. Потом парализовало. Лежала мумией. Так и померла. Ну, врач пришел, посмотрел там, тык-тык. Оказалось, что у нее осложнение обострилось какое-то в почках. На похороны родня денег собрала. Все чин чинарем. Помянули. Хорошо, быстро. А так бы лежала, мучилась. И себя мучила и меня с сородственниками.
— Наверное, нужно было раньше врача вызывать? — проявил участие Крючков.
— Да, предлагали ей в больницу направление оформить. Курс пройти специальный. Лечение такое. Тык-тык. А она ни в какую. Не хотела лечиться. Всегда была… Это… Как его? Забыл слово. О! Пессимисткой. А работу ты сейчас не найдешь, — немного подумав, заявлял постовой, неожиданно меняя тему. Он обладал своеобразной манерой — беспрерывно о чем-то вещать, и в сплетении им выдаваемых фраз не всегда проступала доступная для понимания логика.
Обеспокоенный внутренними переживаниями Сергей говорил постоянно. Не задумываясь, выкладывал нелицеприятные моменты своей службы:
— Я в свое время поработал охранником в ведомстве. Стерегли мы одного рецидивиста. Он под следствием был. И в несознанку ушел. Понимаешь? Такой вот… Тык-тык. А есть места, куда бьешь, ни ссадин, ни синяков не остается, а терпеть невозможно. Вот мы каждый час к нему заходили и били пластиковой бутылкой. По разу… На! Наутро все подписал.
— Это же незаконно, — морщась от гадостных подробностей, высказывал свое мнение Павел.
На что Сергей хлопал глазами и отвечал:
— Следов же никаких не остается. Попробуй, докажи потом. А встречались вообще идиоты. Один тоже в несознанку пошел. Заходим в камеру. Он хлопает себя по животу и кричит: «Партия!» Бьет себя по животу, а там, знаешь, такой вроде стук. Короче, этот мудрила в знак протеста все фишки из набора домино проглотил. Ему их потом извлекали специальным захватом, вроде как в игровом автомате железная лапа, чтобы игрушки из-за стекла доставать.
Подобные разговоры не доставляли Крючкову ни удовольствия, ни практической пользы. Он старался не слушать Сергея. Но тот не умолкал. Любил думать вслух. Например, увидев жирных голубей на подоконнике, задавался вопросом: зачем нужны птицы?
— Птица тоже нужна, — втолковывал он. — Она насекомых жрет. Чисткой в лесу занимается — этим делом. Только голуби — птица говно. Они как бомжи…
Или заметив, что Павел стрекочет фольгой, разворачивая шоколадку «Бабаевский», сообщал, что в России у иностранцев всегда ценились две вещи — это шоколад и матрешки.
— Ну, шоколад, понятно, он вкусный, — размышлял он. — А матрешки? Зачем они им нужны? Чего в них хорошего? Бесполезная мутота.
Сергей аккуратно следил за своими и чужими вещами, и говорил, что у него это профессиональное. Он был крайне рачителен. Оставшаяся после курицы промасленная бумага не выбрасывалась, а аккуратно складывалась и убиралась, потому что могла пригодиться. Оброненная каким-нибудь ротозеем монета заставляла Сергея встать, подойти и поднять ее. «Копейка рубль бережет», — разгибаясь, приговаривал он. Суровая провинциальная жизнь приучила его к бережливости. В первую ночь на вокзале Сергей по примеру Крючкова сдал в камеру хранения свой багаж и, устроившись в кресле, задал храпака, удивляя соседей громким, витиеватым посвистыванием. Уставший от общества визави Павел пересел в другой конец зала. Только на утро Сергей разыскал Павла и, удивившись, что тот оказался так далеко, вновь прикипел с пространными монологами.
Дальше случилось событие, которое здорово повлияло на ход настоящей истории.
Днем утомленный, не выспавшийся на металлических лавках Крючков отправился проходить собеседование в Новогиреево. А вернувшись, лишь только плюхнулся на железное кресло, тут же провалился в бездонную черную яму. Так, наверно, приходит внезапная смерть, когда, например, рядом взрывается бомба. Мир исчезает. Не остается ничего — ни образов, ни переживаний. Полное небытие. Правда, через какое-то время Крючков стал различать очень приятные звуки. Над волнующими переборами, в вышине, над всем этим сумрачным миром одна, словно отлитая из божественного хрусталя, нота задумчиво зависала и мелодичной волной, подгоняемой двумя другими, спокойно катилась по коридору, отталкиваясь от его стен, так же волшебно звуча и проникая в самое сердце. Крючкову стало уютно, светло и спокойно, будто он оказался в очень хорошем месте, где никогда не бывал.
Невидимый пианист резко убрал руки с клавиш. Лунная соната Бетховена оборвалась. Наш герой почувствовал, что кто-то трясет его за плечо. Он отмахнулся и пробормотал: «Че надо?» Затем разомкнул веки, оглянулся, увидел вокзальные стены и чуть не прослезился от горького разочарования.
Зал был наполнен народом. На табло высветилось шесть часов вечера. За огромным стеклом на фоне перронов, красиво подсвеченный, валил снег. У распахнутого рояля сидел эффектный мужчина с седыми усами в синем железнодорожном костюме. Рядом с ним крутился какой-то пьянчуга. Он фамильярно требовал: — Давай… Э-э-э… «Ушаночку» сыграй. Песню знаешь?
— «Ушаночку» тебе в кабаке сыграют за деньги, — сдержанно объяснял музыкальный железнодорожник приставшему пьянице.
Над Крючковым навис постовой и с веселой хитринкой осматривал Павла.
— Хорош спать, проходимец. Я тебе работодателя нашел, — довольно улыбаясь, сообщил постовой.
Чуть в стороне стоял высокий и узкий, как щепка, старик. Лицо у него было черное, заросшее бородой. Он внимательно изучал Павла, который решительно не мог сообразить, как реагировать на развязное заявление недавнего своего знакомца.
Сергей оглянулся на деда и позвал его:
— Геннадий, чего ты там спрятался? Иди сюда, елки— моталки.
Дед подошел ближе и остановился за спиной постового.
— Геннадий тут вроде отдела кадров, — продолжал Сергей. — Тебе же работа нужна?
— Работа? — в недоумении переспросил Павел.
— Ну да, — уверенно провозгласил постовой. — Геннадий тебя трудоустроит. Ты бухнуть хочешь?
— Нет, — ответил Павел, чем остановил деда, уже потянувшего из-за пазухи телогрейки баклажку, наполненную мутноватой жидкостью.
— Ух, ты… Пахар-трахар, мадам журоватер. Самогон, значит, не пьешь, а водочку уважаешь, — проворчал старик в сторону. И, видно, почувствовав, что разговору не быть, повернулся, желая уйти. Сергей остановил его.
— Постой, — сказал постовой. И уже обращаясь к Павлу, добавил: — К тебе по-хорошему подошли… С предложением… А ты нос воротишь.
— Я просто не пью, — ответил Крючков. — Честно.
— Ну, раз так, давай, старик, прямо к делу. Выкладывай, — сказал постовой.
Старик неспешно, с каким-то даже достоинством, сел рядом с Павлом и только открыл рот, чтобы что-то изречь, как Сергей перебил его и сам пошел рассказывать все, что ему было известно.