Без рук, без ног
Шрифт:
Я глянул в окно — попы шли по двору в плащах, словно стыдились ряс. У синего из-под брезентового балахона светились яловые надраенные сапоги, чуть заляпанные глиной.
Я налил водки и подсел к Егору Никитичу. Леон тоже поднял свою рюмку. Мы выпили. Я подцепил вилкой кусок сельди и спросил:
— А чего Временное правительство так расхваливало староверов? Или владыка путает?
— А бес его знает, — отмахнулся Егор Никитич.
— Может, и не врет, — сказал Леон. — Эта временная шантрапа с кем не заигрывала. И твоими, Жорж, аввакумами не погребуешь,
— Ты циник, Леон, — вяло сказал дядька.
Козлов сидел на другом краю стола, тихий, но дрожал от нетерпения. Я это спиной чуял, но все-таки еще спросил:
— А давно выпустили владыку?
— Года два будет, — ответил дядька.
— Тоже потребовался, — съехидничал Леон.
Я поднялся. Козлов — тот аж вскочил. Чудак, такой был нетерпеливый, еще хуже меня. Все-таки смешно, старше на тридцать лет, знает все европейские языки, кроме венгерского, а лезет к такому неучу, как я. Конечно, гордость меня распирала, хотя понимал, что хвалиться в общем-то нечем. Надоел всем Павел Ильич Козлов, никто его всерьез не принимает.
— Так я поеду, — сказал он дядьке.
— Да, поезжайте. Поезжайте, голубчик. Покомандуйте там.
— Все будет — ол райт! Все будет, как в сытинском имении. Я им накручу хвосты.
Сытинское имение в семье Нефедовых — образец порядка. Первая служба Егора Никитича. Одно лето он даже там принимал Максима Горького, кормил его парниковыми огурцами. Но потом Горький и Сытин не поладили из-за гонорара.
— Накрутите, милый. И про патиссоны напомните. Александра как раз завтра едет. Так что милости прошу к ее лимузину…
Старик улыбнулся, но тут же его лицо перекосилось, словно он выматерился про себя. Как-никак этот лимузин задавил его родную сестру.
— Передайте, прибуду на той неделе, — добавил, отдышавшись.
— Ничего не передавайте, Павел Ильич, — рассердилась тетка.
После ухода попов она незаметно вошла в столовую.
— Лежи, Аника. На него не рассчитывайте, Павел Ильич, — сказала Козлову.
— Хорошо, — кивнул тот. Прямо-таки неприлично торопился.
— Ты что, тоже уходишь? — спросила меня тетка. — Погоди. Как Гапа?
— Зи флигт хойте нах Дойчлянд, — сказал я, выламываясь перед Козловым, который ждал в дверях. Эту фразу я весь день разучивал.
— Сегодня?! — вскрикнула тетка Александра. — Сегодня?! Как же это сегодня? У нас в девять семинар. Какая жалость. Ну, ничего, опоздаю. Подожди.
«Только этого не хватало!» — подумал я.
— Пойдемте, — сказал вслух. — Только она, может, еще и не улетит. Вчера была плохая погода. И сейчас тучи…
Погода вчера и вправду была никудышная, но я не добавил, что вчера мамашина команда улетать не собиралась.
— Нет, не могу… — шепнула вдруг. — Не могу сегодня его оставить.
«Пронесло», — подумал я.
— А ты, Валерий, езжай домой. — Она сказала нарочно во весь голос, чтобы Козлов слышал. — И не вздумай куда-нибудь забрести. А то с тебя станет. Гапа, наверно, перед отъездом сама не своя.
5
Я
— Жаль старика, — сказал для начала. — Не выпутается. Мотор уже еле тянет. И еще эта подлость с автомобилем.
— Да, — кивнул я. — Злая была старуха, на меня крысилась, а все равно жалко. Такое чувство, будто этот драндулет я у Бога выцыганил.
— Брось, — отмахнулся Козлов. — Бога нет. Ему не терпелось поговорить о другом. Бог — не по его ведомству.
— Чего делал? Давно не виделись!..
— По вас скучал!.. Нет, кроме шуток — скучал!
— А чего ж не приезжал?
Я покраснел. Что ж, вопрос был в лоб. Как объяснишь, почему не ездил в Кащенко? Туда трамвай ходит.
— Ладно, — усмехнулся Павел Ильич. — Вопросов не имею. Только зря боялся. Я уже больше месяца оттуда. Здоровым признали.
Господи, меня передернуло, словно сунул пальцы в электрическую розетку. Козлов не обратил внимания.
— Сначала, знаешь, даже жалел, что признали. Там хорошо было.
— Работали?
— Думал.
Я глянул на него. Ростом он мне был до уха, но зато ладный, сбит удачно, плечи широкие. Такой аккуратный. В допотопной гимнастерке с широким ремнем. Социолог Козлов. Полиглот. Но языки, говорит, почти позабыл после контузии.
— Ты что — домой торопишься? — спросил.
— Да нет, наоборот. Время потянуть хочу: лишние проводы — лишние ссоры.
— Все не ладите?
— Да как сказать… Она очень нервная.
— На меня не злится?
— Нет, не до того ей…
— Забыла? Думала, не выйду?
— Что вы! Она вас жалела…
— Жалела, — присвистнул Козлов. — Поблагодари ее. Только Агриппину Алексеевну с ее сестрицей тоже пожалеть можно. За то, что всего боится и ничего не смыслит.
Я поежился. Все-таки ругали мать.
— Ладно, не буду, — проявил Козлов неожиданную деликатность. Может, боялся, что уйду.
— За психушку жалеть нечего. Я снова бы туда пошел, если б жениться не надумал.
— На ком?! — Я обрадовался.
— Есть в квартире одна гражданка.
— Это такая завитая, длинная?
— Да нет. Ты не знаешь. Я теперь на Мархлевского переехал. Пойдем, тут близко.
Мы пошли переулком. Вот какие Козлов номера откалывал.
— Невеста молодая? — спросил я.
— Для кого как. Мне в дочери годится.
Все равно хорошо, что женится, — подумал. Может, из него вся эта ахинея выйдет. А то он почти два года одно и то же поет. С того первого дня, как я попал к дядьке в Воронцовское имение. Козлов там при Егоре Никитиче кормится, вроде младшего агронома. Образование у него, конечно, никакое не сельскохозяйственное, но просто он — то ли брат, то ли свояк того кубанского предколхоза, у которого старик прятался перед войной. В общем, когда в сорок втором был голод, Егор Никитич подобрал Козлова. Пользы от него, ясно, немного, но земля, как говорит дядька, всех накормит.