Без семьи
Шрифт:
– Я тоже немного учился английскому языку с Виталисом.
– Да, но за три года ты, верно, все перезабыл, а я его еще помню, вот увидишь. Потом, я хочу ехать с тобой в Лондон еще по одной причине.
– Какой?
– Если твои родители приедут сюда, в Париж, они могут не взять меня с собой, ну, а если я уже буду в Англии, им неудобно будет отсылать меня обратно.
Этот довод показался мне достаточно веским, и я тотчас же согласился ехать с Маттиа в Лондон.
Через две минуты наши мешки уже были увязаны, и мы спустились вниз, готовые к отъезду.
Когда
– Разве молодой человек не будет ждать здесь своих родителей? Это ведь куда разумнее. И, кроме того, родители сами увидели бы тогда, как тут заботились об их сыне.
Но ее красноречие не могло меня остановить. Заплатив за ночлег, я торопился выйти на улицу, где меня ждали Маттиа и Капи.
– А ваш адрес? – спросила старуха.
Я записал адрес конторы «Грэсс и Гэлли» в ее книгу.
– В Лондон! – закричала она. – Такие дети едут в Лондон! Пускаются в дальнее путешествие по морю!
На переход от Парижа до Булони нам потребовалось восемь дней; мы неподолгу останавливались во всех больших городах, встречавшихся на пути, для того чтобы дать несколько представлений и пополнить наш капитал. По дороге Маттиа обучал меня английским словам, так как я был сильно озабочен, знают ли мои родители французский или итальянский язык? Как я буду с ними объясняться, если они говорят только по-английски? Что я скажу своим братьям и сестрам, если они у меня окажутся? Не останусь ли я навсегда чужим для них, если не смогу с ними разговаривать?
Когда мы пришли в Булонь, у нас в кармане было целых тридцать два франка значительно больше, чем требовалось на наш переезд.
Пароход в Лондон отправлялся на следующий день, в четыре часа утра. В половине четвертого мы уже были на борту и постарались устроиться как можно лучше за грудой ящиков, которые могли нас несколько защитить от холодного и сырого северного ветра.
При свете отдельных тускло горевших фонарей мы видели, как грузится пароход. Скрипели блоки, трещали ящики, опускаемые в трюм, и матросы хриплыми голосами перебрасывались короткими фразами. Весь этот шум покрывался свистом пара, белыми хлопьями вылетавшего из трубы. Наконец прозвучал колокол, канаты были отвязаны, и мы тронулись в путь… в путь на мою родину!
Я часто рассказывал Маттиа, что нет ничего приятнее поездки на лодке. Тихо скользишь по воде, даже не ощущая ее движения. Поистине чудесно, как мечта.
Говоря так, я вспоминал о «Лебеде» и о нашем путешествии по Южному каналу. Но море было совсем не похоже на канал. Едва мы вышли в открытое море, началась качка; пароход глубоко нырял и снова взлетал на волнах, как на огромных качелях. Во время этих толчков пар вылетал из трубы с пронзительным свистом, затем вдруг все затихало и слышался только шум колес по воде то с одного бока, то с другого, в зависимости от того, куда наклонялся пароход.
Вдруг Маттиа, который уже давно помалкивал, резко вскочил.
– Что с тобой? – спросил я его.
– Мне нехорошо. Все вокруг так и пляшет.
– У тебя морская болезнь.
–
Бедняжка Маттиа, как он страдал! Я обнимал его, поддерживал его голову ничего не помогало. Он громко стонал. Время от времени он быстро поднимался и, шатаясь, шел к борту парохода, затем снова возвращался, чтобы прикорнуть возле меня. При этом он полусмеясь, полусердито грозил мне кулаком и говорил:
– Ох, уж эти англичане, ничего-то они не чувствуют!
– И очень хорошо, что не чувствуют. Когда наступило бледное, туманное, пасмурное утро, мы увидели высокие белые скалы и то там, то сям неподвижно стоявшие суда без парусов. Мало-помалу качка уменьшилась. Пароход плыл теперь почти так же спокойно, как по каналу. С обеих сторон виднелись, или, вернее, угадывались в утреннем тумане поросшие лесом берега. Мы вошли в Темзу.
– Вот мы и в Англии! – объявил я Маттиа. Но он совсем не обрадовался этой новости и, растянувшись на палубе, ответил:
– Дай мне поспать.
Я чувствовал себя превосходно во время переезда и потому не хотел спать. Устроив поудобнее Маттиа, я влез на ящики и уселся там, посадив Капи между ног.
Капи хорошо перенес переезд. Вероятно, он был «старым моряком»; с Виталисом ему приходилось много путешествовать.
С того места, где я расположился, река и оба ее берега были прекрасно видны. На воде находилась целая флотилия кораблей, стоящих на якорях. Посреди этих кораблей бегали маленькие пароходики и буксиры, оставляя за собой длинные ленты черного дыма. Многие из кораблей были готовы к отплытию, и на их мачтах виднелись матросы, которые лазили вверх и вниз по веревочным лестницам, казавшимся издали тоненькими, как паутина.
По мере того как наш пароход поднимался вверх по реке, зрелище становилось все красивее и занимательнее. Кроме пароходов и парусников, появились большие трехмачтовые суда, огромные океанские пароходы, прибывшие из дальних стран; черные угольщики, баржи, груженные соломой или сеном, похожие на стога, уносимые течением; большие красные, белые и черные бочки, кружащиеся в волнах. Интересно было также смотреть на берега, где виднелись нарядно выкрашенные дома, зеленые луга, деревья, не тронутые ножом садовника; постоянно встречались пристани, морские опознавательные знаки, позеленевшие, скользкие камни.
Я долго сидел так и смотрел по сторонам, любуясь окружающим. Но вот по обоим берегам Темзы дома стали нагромождаться длинными красными рядами. Потемнело, дым и туман так перемешались, что нельзя было разобрать, что гуще: туман или дым. Деревья и луга сменились лесом мачт. Не выдержав больше, я быстро соскочил вниз и подошел к Маттиа.
Он проснулся и, не чувствуя больше приступов морской болезни, был в таком хорошем настроении, что согласился лезть со мной на ящики. Он, так же как я, от всего приходил в восторг. В некоторых местах через луга протекали каналы, впадающие в реку, и они тоже были полны судами. К несчастью, туман и дым все сгущались, и чем дальше мы продвигались, тем становилось труднее видеть.