Без семьи
Шрифт:
Мы с Маттиа молча осмотрели все, затем повернули обратно и вошли в дом.
Моя мать сидела в комнате, положив голову на стол. Решив, что она нездорова, я подбежал к ней, чтобы ее поцеловать, так как разговаривать с ней не мог. Я обнял ее. Она подняла голову и посмотрела на меня бессмысленным взглядом. От нее сильно пахло можжевеловой водкой. Я невольно попятился. Она снова уронила голову на стол.
– Джин, – сказал дедушка.
Он насмешливо посмотрел на меня и прибавил несколько слов, которых я не понял. Я стоял как вкопанный, ничего не понимая. Через несколько секунд я взглянул на Маттиа. Он тоже глядел на меня глазами, полными слез.
Я сделал ему знак, и мы вышли.
Довольно долго мы шли рядом, держась за руки, не говоря ни слова, не зная, куда идем.
– Куда ты направляешься? – тревожно спросил Маттиа.
Не знаю сам. Куда-нибудь, где мы можем поговорить. Мне столько нужно тебе сказать, а здесь, где так много людей, я не могу.
В это время мы вышли на более широкую улицу, и мне показалось, что я вижу в конце ее какие-то деревья. Мы направились туда. Там оказался огромный парк с большими зелеными лужайками и рощицами молодых деревьев. Лучшее место для нашей беседы трудно было найти.
– Ты знаешь, милый Маттиа, как я тебя люблю, – обратился я к своему товарищу, как только мы уселись в укромном местечке, – и знаешь также, что только из любви к тебе я просил тебя сопровождать меня в Лондон, а потому уверен, что ты не усомнишься в моей дружбе, о чем бы я тебя ни попросил.
– Как ты глуп! – ответил он, пытаясь улыбнуться.
– Ты не смеешься, чтобы я не заплакал, но что за беда – с кем же я могу поплакать, как не с тобой?
И, бросившись в его объятия, я залился слезами. Даже тогда, когда я был совсем одинок, я не чувствовал себя таким несчастным. Наплакавшись вдоволь, я постарался успокоиться. Я привел Маттиа в парк не для того, чтобы жаловаться на свою судьбу. Я думал о нем, а не о себе.
– Маттиа, – сказал я ему, – тебе надо вернуться во Францию.
– Расстаться с тобой? Никогда!
– Я заранее знал, что ты так ответишь. Но нам необходимо расстаться. Уезжай во Францию или Италию – все равно куда, но только не оставайся в Англии.
– А ты? Что же ты будешь делать?
– Я? Я останусь в Лондоне, так как я должен жить со своими родителями. Бери все деньги, какие у нас есть, и уезжай.
– Не говори так, Реми. Если кому из нас нужно уезжать, то именно тебе.
– Почему мне?
– Потому что…
Он замолчал и отвернулся от моего вопрошающего взгляда.
– Маттиа, ответь мне прямо и откровенно, не боясь огорчить меня: ты не спал сегодня ночью, ты видел? Не поднимая глаз, он произнес глухим голосом:
– Я не спал.
– Что ты видел? – Всё.
– И что ты решил?
– Что это были не купленные, а краденые товары. Твой отец ругал пришедших за то, что они стучали в дверь сарая, а не в дверь дома. На это они ответили, что за ними следил полицейский.
– Ты сам видишь, что тебе необходимо уехать, – продолжал я.
– Если надо уезжать мне, то надо уезжать и тебе. Это одинаково необходимо для нас обоих.
– Слушай меня, пойми и не доставляй мне еще большего горя. Если бы в Париже мы встретили Гарафоли и он взял бы тебя к себе, разве бы ты захотел, чтобы я оставался с тобою? Ты несомненно сказал бы мне то же самое, что я говорю тебе сейчас.
Маттиа молчал.
– Разве не так, скажи мне?
– Может быть, ты боишься, что я тоже начну срезать ярлычки с краденых товаров?
– Замолчи, Маттиа! Милый мой Маттиа, замолчи! – И я закрыл руками свое покрасневшее от стыда лицо.
– Ну что ж! Если ты боишься за меня, – продолжал Маттиа, – то я также боюсь за тебя и потому говорю: уедем вместе, вернемся во Францию, к матушке Барберен, к Лизе и твоим друзьям.
– Ты можешь уехать, а я нет. Это мои родители, и я обязан остаться с ними.
– Твои родители! Этот старый паралитик – твой дедушка? Эта женщина, валяющаяся на столе, – твоя мать?
– Маттиа, я запрещаю тебе так говорить! Ты ведь говоришь о моей матери и о моем дедушке. Я должен уважать и любить их.
– Да, если они действительно твои родители. Но если они не твои родители и это вовсе не твой дедушка, разве ты и тогда обязан уважать и любить их?
– Но ведь ты слыхал рассказ отца?
– Его рассказ ровно ничего не доказывает. Они потеряли ребенка твоего возраста, стали его искать и нашли подходящего по годам. Вот и все.
– Ты забываешь, что их ребенок был подброшен в Париже на той же самой улице и в тот же самый день, когда Барберен нашел меня.
– А почему не могли в один и тот же день подбросить двух детей на одной и той же улице? Разве не мог ошибиться полицейский комиссар, посылая Дрискола в Шаванон? Ведь могло и так случиться!
– Нет, это вздор!
– Возможно, что я говорю и объясняю очень бестолково. Другой на моем месте, наверно, объяснил бы все гораздо лучше и понятнее.
– Нет, не в этом дело.
– Наконец, обрати внимание на то, что ты ничуть не похож ни на отца, ни на мать: у тебя темные волосы, а твои братья и сестры все – обрати внимание, все до одного – блондины. И еще одна странность: откуда такие бедные люди могли взять столько денег на поиски ребенка? Все это заставляет меня думать, что ты не Дрискол. Я прекрасно знаю, что я глуп, мне всегда это говорили, – что поделаешь, раз у меня такая голова! – но ты не Дрискол и не должен оставаться у Дрисколов. Если же, несмотря ни на что, ты решишь с ними жить, я останусь с тобой. Но нам следует сейчас же написать матушке Барберен и просить ее точно описать те пеленки, в которых ты был найден. Когда мы получим ответ, ты спросишь об этом своего отца, и тогда, может быть, что-нибудь выяснится. До тех пор я никуда не уеду и останусь с тобой. Если придется работать, будем работать вместе.
ГЛАВА XV. КАПИ СТАНОВИТСЯ ВОРОМ
Мы вернулись домой только с наступлением ночи. Весь день мы провели в парке, купив себе на завтрак кусок хлеба.
Отец был дома, а мать уже крепко держалась на ногах.
Ни он, ни она не сделали никаких замечаний по поводу нашей продолжительной отлучки.
– После ужина отец сказал, что ему нужно поговорить с нами обоими, и для этого пригласил нас к очагу, что вызвало недовольное ворчание дедушки, свирепо охранявшего свое место у огня.