Без социалистического реализма (рассказы)
Шрифт:
Но на самого докладчика казалось бы невинный вопрос произвел почти магическое действие. Профессор, перейдя сразу же к рассказу о посещении первых на пути румынского порта Констанца и болгарской Варны, заговорил стандартными газетными фразами: "Народное хозяйство Румынии, под руководством партии, цветет небывалым...", "расцвет народного благосостояния Болгарии..."
– - Боренька, пойдем домой, -- тоскливо шепнула Торопыгина мужу на ухо.
Борис Николаевич, подбадривая, пожал локоть Марии Семеновны:
– - Следующая
И когда, наконец, профессор Гнедков, все возвышая старческий, дребезжащий голос, произнес:
– - Ранним утром теплоход подошел к греческому порту Пирей. Вдали, как волшебное видение, словно из-под земли выросли Афины с господствующим Акрополем...
– - в зале стало так же тихо, как, наверное, было тихо на теплоходе в то время, о котором вдохновленно рассказывал докладчик.
– Сплошное море белого мрамора, здания старинной архитектуры, где в каждом камне чувствуется дыхание веков -- вот что такое Афины! Огромный богатый город раскинулся вокруг зеленой горы Акрополя с шапкой из древних величественных развалин, воздвигнутых руками человека еще за пять столетий до Рождества Христова...
– - Скажите, товарищ докладчик, -- громко спросил партаппаратчик.
– - Не бросилась ли вам, когда вы сошли на берег, сразу в глаза ужасная картина бедствия греков, массы безработных и прочее?
– - Что?
– - ошалело посмотрел на него профессор, видимо все еще витая над вечными развалинами.
– - Я спрашиваю о страданиях греков под реакционным правлением их короля. Расскажите нам о безработных и голодающих.
И опять профессор заговорил, словно ему положили на подиум последний номер "Правды".
– - Борис, пойдем, -- захныкала шепотом Мария Семеновна.
– - Ах, Господи, зачем мы сюда пришли?..
– - Ничего, Манюня, ничего, -- успокаивал инженер Торопыгин.
Доклад продолжался почти все время в виде вопросов и ответов. Как только профессор забывался и начинал чем-нибудь восхищаться, партаппаратчик бесцеремонно перебивал его и ставил "наводящие вопросы". Даже когда профессор начал рассказывать о Лувре, о самой богатой в мире коллекции картин, партаппаратчик и тут нашелся:
– - А не показалось ли вам, товарищ докладчик, что в Лувре не умеют так бережно хранить произведения искусства, как у нас, например, в Третьяковской галерее?
Профессор в отчаянии дернул себя за бороду и, зажмурившись, покорно сказал:
– - Показалось.
– - Боречка, умоляю тебя, пойдем...
– - Неудобно, еще могут подумать, -- увещевал Борис Николаевич.
– - Ну и пусть думают. Я плевала!..
– - Нельзя...
– - Хочешь, я сейчас заболею?
– - Мария Семеновна зашептала жарко и страстно.
– - Хочешь, у меня заболит зуб или голова?.. Боря, прошу тебя, дай мне заболеть!
– - Подождем, Манюнечка, подождем. Дальше будет интереснее.
Торопыгин уговорил жену и они досидели до конца нудного доклада.
Когда раздались жидкие хлопки, публика дружно встала, партаппаратчик самодовольно закрыл блокнот. Борис Николаевич, бросив жене: "Я сейчас!", поспешно и с таким видом, словно он делает нечто недозволенное, стал пробираться через толпу за кулисы. Там он подошел к одинокому, стоящему в смущенной позе, профессору Гнедкову и, не теряя времени, сказал:
– - Дорогой Владимир Владимирович, вы меня помните, я был у вас с грыжей?
– - Помню. Инженер Торопыгин?
– - рассеянно ответил профессор.
– - Он самый, -- заспешил Борис Николаевич.
– - Очень прошу вас, только в двух словах, как же на самом деле там?
Профессор вздохнул и с чувством сказал:
– - Живут!
– - Большое спасибо!
– - расплылся в улыбке Торопыгин и поклонился.
В этот же момент профессора потянул в пространство между кулисами главный инженер завода, но Торопыгин и не пытался задержать его. В стороне, терпеливо ожидая своей очереди поговорить с профессором, собрались еще несколько человек.
К жене Борис Николаевич вернулся возбужденный и довольный. Он взял ее под руку и молча повел к выходу. На улице он нагнулся поближе к Марии Семеновне и, смакуя каждое слово, сказал:
– - Живут же там люди!.. Мне только что профессор рассказал кое-что. Знаешь, в Париже есть такой универмаг: заходишь в пустой зал, стены красного бархата, нажимаешь кнопку "мужские ботинки", а потом кнопку с твоим номером, и сразу же вдоль стены на конвейере перед тобой проплывают тысячи разных ботинок. Выбирай, что хочешь...
Борис Николаевич врал, но верил, что в Париже есть такой универсальный магазин. Мария Семеновна знала, что он врет, но слушала, затаив дыхание. И обоим им хотелось, чтобы это выглядело как правда, чтобы в Париже все было так на самом деле.
На улице было темно. Под ногами шуршали опавшие листья. Около забора обширного здания заводского общежития стояли, плотно обнявшись, парень в ватной стеганке и девушка в коротеньком пальто и сапогах. А на углу, у фонаря, спорили двое пьяных. Один площадно ругался; второй плакал: "Костя, ну дай мне по рылу, дай!.."
– ------
Памятник дворнику
Каждое утро управдом Голубцов встречался около дома с дворником Квасниковьм. Лицо у управдома всегда заспанное, глаза припухшие, дряблые щеки отвисают, как у мопса. Он держит подмышкой увесистую домовую книгу. Дворник, вдоволь намахавшись метлой, при виде Голубцова берет под козырек, расправляет пышные усы и хриплым ефрейторским голоском приветствует:
– - Здравия желаю!..
И каждое утро между ними происходит один и тот же разговор.
Управдом Голубцов смотрит на небо и в зависимости от погоды сообщает -ясное небо, или будет дождик, или когда уже прояснится? .. Дворник Квасников веско поддакивает. После этого Голубцов достает пачку папирос, закуривает, пуская первый густой клуб дыма вверх, притом делает это он с силой, словно отдувается, и начинает расспросы.