Без срока давности
Шрифт:
— Бери щенка, и дуй к Раху. Сделайте все, как обычно. С пацаном-то хоть справишься, не налажаешь?
— Справлюсь. — Пробормотал Ставр, прижимая ладонь к окровавленному лицу.
— Ну и молодец. Вали давай. Я скоро подойду.
Убедившись, что Ставр, волоча за собой скулящего пацаненка, скрылся в доме, Полоз, плотоядно усмехнувшись, повернулся к бабе.
— Ну что, красавица, познакомимся поближе?
Гаденько усмехаясь, он потянул за ремень брюк.
— Звать-то тебя как? Эй, я к тебе обращаюсь! Чего молчишь?
Свирепея, атаман подскочил к женщине, и рванул платье. Одежда
— Эх, хороша! Эй, эй, ты чего?
Глядя на разбойника стеклянными глазами, женщина сползла на землю.
Полоз склонился над лежащей женщиной, а потом, резко выпрямившись, изо всей силы ударил тело ногой. Женщина была мертва.
— Дьявол! Ну, вот что за день-то такой? Надо ж было перестараться!
Плюнув на тело, Полоз пошел к дому, на ходу застегивая штаны. Проснувшаяся похоть требовала выхода, и мыслями атаман вернулся к Ставру.
— Баба, говоришь, у тебя в поселке? Ну-ну. Посмотрим, что за баба.
Спустя полчаса трое конных галопом пронеслись по степи в сторону поселка, а за их спинами взметнулось пламя пожара, озаряя степь кровавым заревом.
Обиженно заскрипев тормозами, фургон остановился у ворот. Стерх, с дробовиком в руках, буквально вылетел из машины, хотя умом и понимал, что спешить уже некуда. Все уже случилось.
Калитка в воротах отсутствовала. Резким движением высунувшись в проем, и тут же вернувшись обратно, Стерх прикрыл глаза, и попытался разобраться в картинке, запечатленной в мозгу.
Во дворе никого не было.
Вскинув дробовик к плечу, он вошел. Так и есть. Никого. Отбросив эмоции, бывший чистильщик, действуя, будто на занятиях в Школе, приступил к осмотру двора.
Шаг. Присесть. Обзор секторов. Чисто. Дальше. Следующее укрытие. Железная бочка с водой. Присесть. Выглянуть. Никого.
Отдавшись рефлексам, Стерх будто пытался отгородить сознание от того, что ему предстояло увидеть. А в том, что предстояло — он не сомневался.
Пробежка до почерневшего, обуглившегося угла дома, еще отдающего жаром. Присесть. Выглянуть. Собаки. В вольере. Почему в вольере? Уже не имеет значения. Собаки мертвы. Шаг за угол.
Увиденное за углом заставило его забыть обо всем. О тактике, въевшейся в подкорку. О технике зачистки. О возможных врагах, поджидающих его.
Потому что он увидел сына.
На лужайке возле беседки, где они так любили ужинать после наполненного заботами дня, стояла, опертая на бревно из поленницы, калитка. А на ней…
На ней, прибитое к крашеному дереву ножами, висело тело его восьмилетнего сына. Освежеванное. Кожа, снятая с ребенка, мокрой красной тряпкой валялась на земле.
К горлу подкатил тугой, холодной комок, в глазах задвоилось. Выпущенный из рук дробовик с глухим стуком упал на землю, а сам он медленно сполз по стене дома, пачкая одежду сажей.
Кай. Его маленький Кай. Который, скорее всего, был еще жив, когда какая-то тварь, которая не должна зваться человеком, проделывала с ним это. Хотя твари обычно гуманнее.
Опершись на обгоревшие бревна, не чувствуя жара, он встал, и на негнущихся ногах подошел к калитке. Медленно, аккуратно, будто боясь причинить
Вот он носится по кухне, не находя себе места, и замирает, когда открывается дверь, и из нее, с крохотным свертком на руках, выходит поселковый лекарь.
Вот трехгодовалый Кай бесстрашно треплет за уши огромного волкодава, который смотрит на него обескураженными глазами.
Вот пятилетний мальчик очень серьезно и аргументированно доказывает отцу, что у него тоже должно быть ружье, как у старшего брата. И его не смущает, что то ружье почти в два раза больше его самого.
А вот они все трое стоят за калиткой, глядя, как Стерх усаживается в фургон, кузов которого набит мешками с зерном, собираясь ехать в город. Когда бывший чистильщик машет семье, Кай срывается с места, и, подбежав к отцу, вешается ему на шею.
— Папа, я люблю тебя!
— Я тебя тоже люблю, сынок… — Бормочет Стерх, прижимая к груди остывшее тельце. А где-то внутри загорается огненный шар, растущий, и заполняющий жаром все внутренности. Стерх хорошо знает, что это за шар, и как он называется. Имя ему — ненависть.
Айриш и Кея он нашел за домом. Сложно было понять, какая часть тела кому принадлежит, но головы, насаженные на колья из ограды палисадника не давали сомневаться в том, что это именно они. Тела жены и старшего сына были нарублены большими, кровоточащими кусками, будто приготовленные на корм мутировавшим плотоядным псам северных кочевников. Неподалеку валялось тело здоровенного детины, с грудью, развороченной картечью. Что ж. Кто-то из его родных дорого продал свою жизнь. Однако легче от этого не становилось.
Всхлипывая, и бормоча что-то вполголоса, Стерх снял головы с кольев. Потом отправился в сарай. Оттуда раздался стук молотка.
Вернулся он спустя полчаса, неся на спине большой щит, сколоченный из досок. Следующие полчаса он носил дрова из поленницы, выкладывая из них погребальный костер. На кучу он водрузил щит, на который аккуратно перенес тело Кая, и останки жены и старшего сына.
У основания легли туши собак.
Сходив к фургону, Стерх вернулся с канистрой. Щедро полил костер драгоценным топливом, минуту постоял с опущенной головой, а потом чиркнул толстой спичкой, и бросил ее в костер.
Не оборачиваясь, чистильщик снова направился в сарай, загремел чем-то, а когда вышел, на его плече висел большой станковый рюкзак.
Снова степь заволокло густыми клубами дыма, а в сторону поселка, подпрыгивая на ухабах и кочках, направился старый автофургон, с облезшей краской, и потеками ржавчины на кузове.
Стерх сидел за рулем, сжав зубы, и уставившись на дорогу немигающим взглядом. Следы лошадиных копыт уходили в степь. Значит ему — туда же.
Картину, увиденную во дворе, бывший чистильщик узнал сразу. Двадцать лет назад он видел ее каждый день, в ту неделю, что продолжалась охота на банду Дариуса. И теперь он увидел ее у себя дома.