Без тебя никак
Шрифт:
– Вик, слюну подбери, я не привык грызть кости.
Кости?! Это я-то кости, со своим вторым размером?!
Ненавижу! Обида жжет глаза, но эта сволочь никогда моих слез не увидит. Мне хочется наброситься на него, выцарапать глаза, но даже своим воспаленным от эмоций мозгом понимаю, что никакая рукопашка не поможет побороть этого робота. Он еще и поржет надо мной.
– Знаешь, – говорю сипло, подойдя к стулу, на который Марат бросил мой рюкзак. Я тут же его подхватываю. На плечо закидываю. – Ты оставайся здесь, наверняка тебе захочется развлечься с этой мясистой
Разворачиваюсь, иду к двери, нажимаю на ручку, но вдруг чувствую обжигающее тепло его груди, прижавшей меня к полотну. Жёсткие, грубые пальцы вжимаются в мои, надавливая, почти больно… Но все, что я чувствую – это желание развернуться в его руках и целовать его, все, что я чувствую – обжигающую губы жажду быть к нему еще ближе… Хочу попробовать на вкус его улыбку. Интересно, как он целует? Жёстко или наоборот мягко, слюняво или сухо, двигая языком внутри моего рта или язык вообще не использует.
– Ты останешься здесь, Даниленко. Я не собираюсь за тобой гоняться.
– Я здесь не останусь… – твердо, почти яростно, но его тело действует похлеще алкоголя, и меня уже несет. – Если ты только не попросишь меня.
Мозги всмятку, иначе как объяснить мой тон, мое движение задницей по его бёдрам, в надежде почувствовать хоть какой-то отклик… Неужели я его совсем не возбуждаю?
– Попрошу…
Он вдруг разворачивает меня к себе, задирает футболку так резко, что я опомниться не успеваю.
За доли секунды в голове проносятся образы разгоряченных тел на грязном покрывале, уже не важно где… Но тут же все меняется. И страсть, полыхнувшая во мне, становится ненавистью.
Марат не стягивает с меня вещь, он завязывает ею руки. Разворачивает меня к кровати и пихает лицом вниз.
– Полежи, я пока помоюсь.
Лежать с завязанными за спиной руками дико неудобно. Особенно, если тебя колотит от обиды и возбуждения… Он думает, что связал меня. Так просто я сдамся. Дочь-то Даниленко? Как бы не так. Я разворачиваюсь на спину, смотрю на потрескавшуюся побелку. Убожество. Но я готова простить это, если Марат перестанет делать вид, что я его совсем не волную… А если не волную, если он не врёт. Не насиловать же мне его в конце концов… Хотя… Ладно, для начала можно подтянуть ноги к себе, вот так…
Спустить связанные руки и просто перебросить через собранные в коленях ноги… Теперь надо как-то развязать этот замысловатый узел. Причем побыстрее, может, он моется как отец минут пять, а прошло уже три. Зубами всеми силами я-таки развязываю с рук собственную футболку. Откидываю в сторону двери, из-под которой собирается приличный уже пар. Во рту пересыхает, внутренний голос как обычно предостерегает от глупостей, но я не слушаю. Не думаю. Только дверь сильнее открываю в водное царство.
Смотрю сквозь пар.
Наступаю босыми ногами на прохладный кафель, пытаюсь рассмотреть, что происходит в душевой. За грязными разводами на стекле различаю большое тело, во рту внезапно пересыхает. В груди растекается лава, устремляется в низ живота, где все стягивает тугим узлом, который развязать сложнее, чем мои руки.
Я свожу бедра вместе, рассматривая, как Марат стоит обнаженный, упирается рукой в стену, как под влажной кожей перекатываются мускулы, как по мокрой, сильной, увитой мышцами руке стекает вода. Он словно разминает шею, двигая головой под струями в разные стороны. Я сглатываю ставшей вязкой сладкую слюну, понимая, что попала в такие крепкие сети, в каких не была муха-Цокотуха…
Если он паук, то я готова принести себя ему в жертву, свое тело на алтарь его грубости. Пусть будет каким угодно, только не отталкивает. Он кажется безразличным, но что будет, если я обнаженная окажусь с ним в закрытом пространстве. Рядом. Влажная. Готовая. Открытая даже для боли, которую он может мне принести. Принесет.
Я снимаю с себя спортивный черный лифчик, стягиваю трусики, чувствуя, насколько они стали влажными. Ступаю почти бесшумно к ужасно грязной дверце, подбираясь все ближе к объекту своего вожделения. Накрываю ручку и тяну на себя, замирая внутри вся от страха и предвкушения. Я не знаю, как он поступит, но осознаю, что я иначе не могу. Не могу держаться от него подальше…
И страдаю, что не смогу никогда…
Он замирает, словно от холодного ветерка, скользнувшего со мной в душевую кабину. Пальцы, которые он распластал по стене, сжимаются в кулак. Но это ничего, гораздо интереснее, где вторая рука. Я резко, почти надоедливым комаром шмыгаю к стене, прижимаюсь к ней спиной. Смотрю на кулак внизу, боясь поднять взгляд. Или просто не хочу, потому что смотреть на торчащую из длинных сильных пальцев головку просто невыносимо возбуждает.
По телу бьют горячие струи, обжигая, почти раня. Не понимаю, как он может стоять под такой горячей водой, не понимаю, почему вместо того, чтобы запихнуть член в меня, он дрочит.
– На меня? – задаю тихий вопрос, но он молчит. Отходит вдруг назад, к самой закрытой дверце, прислоняется к ней, так и не выпустив член из руки. Хотела посмотреть – смотрю. Но как попросить его убрать руку, как предложить свою. Расстояние между нами минимальное, но я не могу поднять повисшие в бессилии руки, потрогать то, что мне так хочется, ощутить во рту его вкус…
– Ноги шире расставь, – внезапно раздается его голос. Глухой, напряжённый. Я взлетаю взглядом по его идеальному телу к вылепленному скульптором лицу. Оно все так же непроницаемо… – Даниленко, ноги шире расставь, я сказал.
Ну как тут не подчиниться. Я делаю шаг правой, шире открывая ноющую промежность.
Не узнаю себя, но не могу иначе, тем более, когда он убрал руку от члена и принялся растягивать кожу по всей, невероятной длине. Хотя вполне вероятной, но такой желанной, что я сглатываю.
– Позволь мне самой…
– Рот закрой и потрогай себя.
Обидно, но я задираю подбородок. Мне многое хочется ему сказать. Злое, колючее, но ещё больше мне хочется подчиняться. Пусть даже грудь сжимает от обиды. Я накрываю влажные донельзя складочки, чувствую, насколько они горячие и влажные.