Без вас невозможно
Шрифт:
Он поклонился им, затем не без позы выпрямился. Лоусон сразу заметил в глазах старика сумасшедшинку, которую не раз видел в бытность свою журналистом. Психические больные почему-то обожают шляться по редакциям. Их легко узнать по некой суетливости движений и взгляду — отсутствующему, уходящему за пределы объекта. Лоусону в таких случаях всегда хотелось оглянуться — не стоит ли кто за спиной.
— Здравствуйте, путники! — пророкотал Старик хорошо поставленным голосом.
Вы так же, как и я, погрязли в заблужденье,Что путь— Кто вы? — спросила Айрис, на всякий случай снова прижимаясь к Лоусону.
Старик от этого простого вопроса вздрогнул, прикрыл полоумные глаза и зачастил, сбиваясь с прежнего поэтического размера:
— Я сын Флоренции далекой… Служил республике, входил в совет приоров… Изгнан, заочно осужден на смерть… Но главное, о боже правый, по зову Беатриче я прошел страну теней, познав все круги Ада… Я — Данте Алигьери, вот мой труд…
Старик опустился на колени, стал развязывать мешок.
— Он что, сумасшедший? — встревожилась Айрис.
— Не более чем я, — улыбнулся Генри. — Просто он решил не сушить мозги и не изобретать велосипед, а взял готовое.
Старик достал из мешка пачку исписанных листов, протянул Лоусону. Тот заглянул в них, подтвердил:
— Да, «Божественная комедия». Есть тут, правда, кое-что и свое. Так сказать, в стиле Данте…
Старик поднял руку, призывая к молчанию, ткнул в их сторону пальцем:
Пусть память ваша не пройдет бесплодноВ том первом мире, где вы рождены,Но много солнц продлится всенародно!Скажите, кто вы, из какой страны;Вы ваших омерзительных мученийПередо мной стыдиться не должны.— Ад перед вами, путники! — добавил старик, переходя на прозу. — Вся наша жизнь — не более чем ад. Спускайтесь! Путь открыт…
Он театрально посторонился, как бы пропуская Генри и Айрис, подхватил свой мешок и поплелся дальше вниз по лестнице.
— Меня всегда интересовали сумасшедшие, — задумчиво сказала Айрис, не прерывая восхождения. — Может, именно они — настоящие? Ведь я, например, таю все в себе. И вы тоже. Мысли, настроение, отношение к людям… У вас, правда, есть отдушина. Вы пишете, а значит, вольно или невольно самовыражаетесь.
Айрис говорила раздумчиво, как бы ожидая его возражений или согласия.
— Это вы-то вся в себе? — засмеялся он. — Да я не встречал более открытого и непосредственного существа, чем вы. Что касается сумасшедших, то я уже слышал похожую мысль. Да, они естественны, в отличии от нас. И уже тем — изгои.
Айрис вздохнула. Она шла медленно, машинально переставляя ноги.
— Старик прав, — сказала она, не оборачиваясь. Дальше тоже говорила так — для него, но в пространство перед собой. — Земного Рая нет. Мы всю жизнь догоняем какой-нибудь призрак. Называем его Целью или более возвышенно — Мечтой и гонимся, гонимся… Пока не падаем на улице или в метро от разрыва сердца. У меня был приятель, хирург. Он рассказывал о вскрытиях. Разрывы, подчас, такие, что можно просунуть в сердце кулак…
— Я недавно открыл для себя Пушкина, — сказал Лоусон, глядя на худенькую спину спутницы. — У него есть замечательная строка. В пересказе она звучит приблизительно так: «О, нет на свете счастья, нет. На свете есть покой и воля».
— Лично мне покой не по нутру. Каждое лето я езжу на взморье и каждый раз через две-три недели удираю оттуда. Скучно. Устаю от безделия. А вот воля…
Айрис замолчала. Затем неохотно обронила:
— Воля предполагает деньги. Большие деньги. Это как раз то, чего мне всегда не хватало.
Лоусон подумал, как кратко и точно Айрис определила систему своих ценностей. Ему, как и ей, претит покой. Ему, как и ей, тоже всегда хотелось быть свободным и независимым, и, конечно же, только деньги принесли ему это восхитительное чувство. Но воли, увы, ему уже мало. Он попробовал сладкой отравы успеха, когда имя твое мелькает на страницах газет, когда приходит уверенность, что ты интересен людям, необходим им, что ты приблизился к некой тайне, которая мучает всех без исключения и которую ты вот-вот разгадаешь. Упоительный вечный обман. Тот же бег за призраком, о чем только что толковала Айрис… Надо, кстати, пригласить ее в гости. Она недурна собой и, кроме того, умна. Редкое сочетание по нынешним временам.
Наверху хлестко и громко ударил выстрел. Айрис вздрогнула, замерла посреди лестницы.
— Этого нам только не хватало! — проворчал Генри, останавливаясь. — Не дом, а какой-то сплошной кошмар.
Он взглянул на часы, затем — на свою спутницу.
— Послушайте, Айрис, — сказал Лоусон. — Может, вы вернетесь? Я не знаю, что здесь творится, но мне всегда не нравилось, когда люди начинают палить друг в друга.
— Вернуться? — возмущенно фыркнула Айрис. — Одной? Да вы с ума сошли. А если мой соблазнитель там очухался? Или вернулся его напарник? Нет уж. Я пойду с вами. И пусть в меня стреляют, сколько им заблагорассудится.
— Тогда идите позади меня, — приказал Лоусон. — И, пожалуйста, ни звука.
Айрис демонстративно прикрыла рот ладонью. Стараясь ступать как можно осторожнее, они снова двинулись вперед.
— Внимание, повторяем еще раз, — загремел вдруг сверху голос, усиленный мегафоном. — Полиция просит жильцов квартир (дальше шли номера) не выходить в коридор и не приближаться к входной двери. В квартире 726 находится опасный преступник. Полиция ведет с ним переговоры.
Лоусон и Айрис поднялись еще на три лестничных марша. На площадке у входа в коридор дежурили двое полицейских. Один курил, не выпуская из рук пистолет, другой, с мегафоном на груди, лениво крутил кубик Рубика.
— Держись ближе к перилам, — предупредил тот, который курил. — У входа площадка простреливается.
— Что там за идиот засел? — спросил Лоусон.
— Еще не познакомились, — хмыкнул полицейский. Он кивнул в сторону коридора, пояснил: — Сработала сигнализация… Мы сюда, а он как раз из квартиры выходит. Начал палить…
— А переговоры? — вмешалась Айрис. — Может, с ним можно договориться?
Полицейский снова хмыкнул, затянулся и, подняв с пола, ткнул в коридор древко пожарного багра. Тотчас грохнул выстрел, пуля сорвала с угла стены кусок штукатурки.