Без Вечного Синего Неба. Очерки нашей истории
Шрифт:
Так говорят сами исконные коренные сибирские жители. Мужчины-эвенки уже не заводят семью, не женятся, чтобы не обременять себя, бобылями живут. Эвенкийские дети, выросшие в интернате, отвыкают от родителей, они не приучены к тайге. Интернат им ничего не дает, кроме обязательного (!) аттестата зрелости. Зрелости на что?
Только на убогую жизнь в поселке.
Оленеводы в совхозе «Ленин-октон», что в переводе означает «Путь, указанный Лениным», как правило, кочуют в одиночку. Девки за оленеводов идти не хотят, а порознь – какая жизнь! Без жен, которых нет. И без детей, которых уже
Какая современная женщина захочет в пятидесятиградусный мороз жить в палатке? Рай в шалаше, но не в брезентовой палатке. Металлическую печку сварить в совхозе проблемой было. Спасибо БАМу, помог с металлом. Печка – большое и единственное удобство у таежника-эвенка. Все остальное на улице.
Конечно, это сложная и противоречивая проблема, но, по-моему, оседлый образ жизни погубил доверчивых эвенков, привел их к краю пропасти. Какие-то комиссары, следуя плану преобразования страны, загубили целый народ, потому что им, бюрократам, неудобно ездить по кочевьям, и стали объединять вольных таежников, сселять их в поселки. Разве те кому-нибудь мешали?
Все делалось под предлогом приобщения «диких» народов к культуре. А какая культура? Развалившийся клуб? Водка в магазине?
А такая трагедия коснулась не только вольного эвенкийского народа, тысячелетиями перемещавшегося по своему большому и суровому дому, имя которому – Сибирь. Неподалеку от Усть-Нюкжи есть долина с наскальными рисунками. Историки установили возраст этих произведений древнейшего искусства – они старше египетских пирамид! Значит, уже тогда был эвенкийский народ, уже тогда была его свободная культура.
Сейчас эти наскальные произведения увидели дикарей. «Здесь был Витя из Тамбова» и другие подобные автографы опохабили святилище. Представители «высокой» цивилизации сселяли «диких» эвенков в поселки без всякого разбора, для них эвенки были на одно лицо, словно куклы. Так, на одной улице оказывались враждующие роды, а с ними – вечные пьяные драки, убийства. В пьяном угаре эвенки стрелялись и стреляли, вешались и вешали. Только в прошлом году в Усть-Нююке было 19 таких смертей.
– Сейчас-то лучше стало, – говорит председатель сельсовета Поляков. – Намного. Водку продаем только к праздникам.
– И пьяных нет?
– Да нет же. Пьяные есть, конечно. Бамовские на самогон меха меняют. За стакан самогона эвенк торбаса отдаст и босиком зимой до дома пойдет.
Вырванные из родной стихии, лишенные Родины у себя же на родине, эвенки не нашли места и на БАМе. Рабочих профессий не знают. К подсобному хозяйству не приучены – коров, свиней они не держат… «С охотой – плохо. С оленей – плохо. С водкой – харасо эвенку». Так и существуют…
– Вы знаете, у нас тут китаец жил, – рассказывал Поляков, – так тот чего только не выращивал. И огурцы, и капусту, и помидоры. А лук какой… Во-о. Ни теплиц, ничего не было. Все под открытым небом. Умел как-то. Некоторые у нас от него научились. Для себя кой-чего растим.
– А на продажу смогли бы?
– Кому ж тут продавать? Пока до Благовещенска довезут наши овощи… Это ж тыща километров…
Праздник кончился, литавры смолкли, последние горсти орденов и медалей розданы, когда укладывали «золотое звено», и вдруг все увидели, что «стройка века» – фокус, устроенный в угоду годам застоя… Дороги нет, возить нечего, жить негде, об экологической ситуации лучше не вспоминать. Все плохо. Как быть? Как поступить с самым длинным памятником, который оставили годы застоя?
Крайне актуальный вопрос.
Москва, сборник «На суше и на море», 1990 г.
Пульс ее жизни
Коснитесь пальцами правой руки запястья левой… Чувствуете? Тук-тук-тук. Пульс. Эхо сердца… Только в живом есть пульс. Только в живом стучится жизнь. Пульс города – это часы «пик». Жизнь города – в часах «пик», их создаем мы, сами, в них наши желания и наши потребности, они длятся круглые сутки. У жизни нет перерывов.
Пустынна Красная площадь. Вот куранты отбили полночь – начало новых суток, сменился караул у Мавзолея, чтобы через час прийти сюда вновь. С точностью секундомера проходит смена караула – здесь ровно через час свой «пик». А сколько всего у Москвы часов «пик»? Удастся ли рассказать о них? И не надеюсь. Сотни и сотни пульсирующих точек у огромного города – всюду «прощупывается» его пульс.
Стою на Красной площади – куда пойти, где в сонном городе жизнь?
Ночь. Бреду по непривычно пустой улице Горького, смотрю на высвеченные витрины «Подарков», на уже слепые окна «Интуриста», вижу, как вымирает Столешников: уходит шумная ватага молодежи – и переулок пуст. Приткнулись к тротуару машины – на покой. Только запоздалые прохожие да легковушки разрушали ночную тишину. Пульс замер? Нет, конечно.
От булочной на улицу выливался самый вкусный на свете запах – выгружали теплый хлеб. У пекарей ночью самая работа. Ночью час «пик» и у печатников. Слышится гул типографии «Известий» – это торопится газета, звуки типографии опускаются на Пушкинскую площадь и гулким эхом разносятся далеко по округе.
Подхожу к «Пушкинской», двери метро закроют через десять минут, и начнется час «пик» у ремонтников метрополитена – затишье на подземке коротко. Для пассажиров «пик» настанет только часов через шесть… Знаю, куда дальше идти, – на Большую Бронную, здесь главная служба по освещению столицы. Ночь – их время. На вахте Тамара Васильевна Гостева, она тогда отвечала за все светильники города. Двадцать восемь лет фонарщица! Главная фонарщица столицы!
Центральная диспетчерская занимает комнатку на первом этаже старинного дома. В комнатке строго – ничего лишнего. На всю стену план Москвы, в котором нет ни названий улиц, ни переулков, даже Москвы-реки, ничего нет, только ровные линии под номерами – электромагистрали. Перед стеной-планом стол с пультом и десятками черных торчащих включателей, по левую сторону стола – телефоны. Еще в комнатке телевизор. И все, если не считать лампы и занавесок на окне.
– Тамара Васильевна, с чего начинается ваша работа, ваши часы «пик»?