Без Веры...
Шрифт:
А поскольку прихожане приписаны именно к этой церкви и не могут сменить её, то и возникают порой коллизии, подчас весьма неприятные. Отсюда и вечные контры. Подгадить нам церковный староста, если такая возможность появится, не забывает, и гадит хоть и мелко, но часто.
Что уж там за история приключилась с нашей прежней церковью, к своему удивлению я просто не помню. Как-то эта история мимо меня прошла, бывает и такое…
Киваю понятливо, и снова захожу в пределы церкви, осеняя себя крестным знамением и стараясь стереть с физиономии унылое выражение. Вокруг ученики
Голоса клира, запах ладана, пахнущие потом и нафталином старухи, истово шепчущие молитвы и вбивающие щепоть в тело. Не покидает дурацкое ощущение, что я зритель на скверном спектакле по религиозным мотивам.
Неимоверная скучная и пафосная режиссура, нелепая игра провинциальных актёров, когда хочется в голос заорать «Не верю!» Декорации несколько спасают положение, но и они избыточно роскошны, по-восточному пышны и одновременно примитивны.
Участвовать во всём этом человеку, который в принципе не интересуется религией, и не имея возможности невозбранно уйти, тяжело необыкновенно. А эти взгляды людей, свято уверенных, что они являются посредником между Богом и Человеком, будучи на самом деле посредниками между Государством и Человеком, едва ли имея какое-то отношение к Богу, раздражают донельзя.
В голову лезут непрошенные эпизоды времён не случившейся ещё Гражданской, когда такое вот священнослужители летали с колоколен! Стараюсь выбросить это из головы и вслед за всеми повторяю слова молитвы, крещусь и истекаю потом, стараясь не поддаваться дурноте.
Душно…
… мимо провели одного из малышей, тощенького ушастого мальчишку лет девяти, с обморочно закатывающимися глазами. Торжественный молебен идёт своим чередом.
После службы выходим взмокшие, пропотелые, растекаясь весенними ручейками в разные стороны. Тут же, сообразно возрасту и интересам, составляются партии.
Одни вразвалочку идут в переулок покурить и ломкими голосами обсудить достоинства дам, хвастая выдуманными подвигами на любовной ниве. У некоторых, впрочем, подвиги не выдуманные, но это скорее редкость.
Другие весьма незатейливо сговариваются играть в бабки, играют в казаки-разбойники и сговариваются на летние приключения, свято веря, что вот всё-всё из этого они сумеют воплотить в жизнь. Наивные…
Отдельно второгодники, провожающие бывших одноклассников угрюмыми взглядами, или пытающиеся веселиться с отчаянием смертника. Что ждёт их дома… а впрочем, какая мне разница?
… хотя вру. Есть разница, есть! Парахин остался на второй год, и думается мне, наша драка сыграла не последнюю роль. Что ж… отыгрались кошке мышкины слёзки!
Детская часть моей сути откровенно злорадствует, а взрослая… да пожалуй, тоже! Разве что не столь откровенно и с некоторым налётом самокопания и попыток психоанализа самоё себя.
Очень уж неприятный персонаж, да и не маленький уже, должен различать — что такое хорошо, а что такое плохо! Парню почти шестнадцать лет, и если он в таком возрасте доводит заведомо слабейшего
На второй год остался и Струков, но это ещё не точно. Завалил он (барабанная дробь!) сочинение и математику, и тоже — не жалко.
Возможность переэкзаменовки у него есть, но я бы сказал, что чисто техническая. Мальчишка он противный, и хотя в Кондуите записан не больше прочих, но эта его подленькая пакостливость отмечается и учителями.
Далеко не все из них равнодушные чинуши, у которых казённые мундиры обтягивают казённые души. Не зря, ой не зря Вениамин Дмитриевич посадил его со мной за одну парту! Вот тебе и Фельдфебель.
Вечером папенька, весьма и весьма нетрезвый, но крепко держащийся на ногах, долго разглядывал мой табель и похвальные листы, хмыкая и бурча что-то невнятно-одобрительное.
— … наша кровь, — бубнил он, обдавая меня запахом алкоголя и рыбы, — Пыжовская! Ну-ка… чти!
В очередной раз читаю, что ученик четвёртого класса… папенька слушает, склонив голову и кивает.
— Ма-ла-дец! — наконец произносит он, и притянув меня к себе, трижды целует в губы
— … наша порода, Пыжовская, — слышу я, удаляясь в ванную. В этом времени такие поцелуи не несут сексуального подтекста, но менее противно от этого не становится.
… зубы в тот вечер я чистил трижды ещё до ужина. Стёр дёсны до крови, но отделаться от этого мерзкого ощущения так и не смог.
За ужином Нина всё кидала на старшую сестру ТЕ САМЫЕ заговорщицкие взгляды, но Люба, вопреки всегдашнему обыкновению, не торопилась и даже подержала папенькину риторику о «Пыжовской» крови. Юрий Сергеевич, почуяв интерес, понёсся галопом, и как это всегда у него бывает, живо перескочил на собственное прошлое, несомненно интересное и требующее написания мемуаров и издания их большим тиражом.
Люба только иногда направляет беседу с нужное ей русло. Нина ёрзает, кусает губы и пытается подавать сигналы… а я стараюсь не улыбаться. Благодаря выхлопу от папеньки удаётся, и рожа у меня, как и всегда во время таких вот семейных ужинов, выходит столь же эмоциональной, как кирпич.
А собственно, как иначе? Если постоянно задерживать дыхание и при этом не показать Юрию Сергеевичу, как мерзко сидеть с ним за одним столом, иного выражения добиться сложно.
— Наверное, тяжело было… — бросает наживку старшая сестра, и папенька с готовностью заглатывает крючок, начиная повествовать о сложных взаимоотношениях с педагогами, и как они его недооценивали. А так бы… ух!
Выждав момент, когда папенька причастится очередной рюмкой, Люба обращается ко мне.
— А тебе, Лёшенька, тяжело было экзамены сдавать?
— Да ну… — я старательно изображаю телка, не понимающего в жизни ровным счётом ничего и очень обрадованного тем, что любимая сестра назвала меня ласково, — с чего бы? Я в гимназии больше устаю, а так… что сложного подготовиться, если есть книги и время?
— Самому проще? — подталкивает сестра, подавив тень раздражения, мелькнувшую было на её лице.