Без веры
Шрифт:
— Почему вы так считаете? — подыграла Коулу детектив.
— В семнадцать меня арестовали при попытке вскрыть машину, — держа правую руку на Библии, рассказывал Коннолли. — Судья прямо сказал: либо в армию, либо в тюрьму. Так что, извините за выражение, прямо от материнской груди я попал в объятия Дяди Сэма. — В глазах десятника загорелся огонек. Несколько минут — и Коннолли ослабил бдительность, считая Лену «своим парнем». Из настороженного субъекта он превратился в доброго дедушку, готового ответить на любые вопросы, ну хотя бы на те, что казались безопасными. —
Ну, если брать по доллару с каждого смертника, творческий путь которого начался с круглосуточных магазинов, в два счета миллионером станешь!
— Один из ребят настучал копам: надеялся, срок за наркотики скостят. Так что, едва переступив порог магазина, я оказался в наручниках. — Коннолли весело засмеялся, а глаза продолжали блестеть. — В тюрьме было классно, совсем как в армии. Три раза в день приличная кормежка, каждая минута расписана: спать, жрать, срать — все по сигналу. В общем, когда на горизонте замаячило досрочное освобождение, я решил остаться.
— Весь срок отсидели?
— Да, именно, — выпятил грудь Коннолли. — Судью мое поведение просто бесило, хотя характер у меня был еще тот. Надзиратели тоже на стенку лезли…
— И что же они делали?
— Ну, отметинки ставили. — Десятник показал на фингал Джеффри, по всей видимости, давая понять, что не забыл о его присутствии.
— Что, и драться приходилось?
— Да, и нередко, — признал Коннолли, оценивающе оглядывая Лену. Толливер знал, помощница к подобным выходкам готова, а допрос Коула Коннолли по определению не мог быть легким.
— Значит, в тюрьме вы обрели Иисуса? — уточнила детектив. — Поразительно, как часто это происходит за решеткой!
Эти слова Коннолли явно не понравились: кулаки сжались, тело превратилось в тугую пружину. Молодец, Лена, тон именно тот, что нужно, и из-под доброго дедушки начал проглядывать безжалостный, не терпящий возражений старик, которого Джеффри с помощницей встретили в поле.
— Ну, в тюрьме появляется много времени, можно обо всем подумать, — чуть мягче проговорила детектив.
Напряженный, словно готовая к броску змея, Коннолли кивнул. Внешне вольная поза Лены не изменилась: ноги вытянуты, рука лежит на соседнем стуле. Однако Джеффри заметил: левая ладонь женщины коснулась пистолета — значит, чувствует опасность.
— Лишение свободы — испытание для любого человека, — бодро начала детектив, будто перенимая ораторские навыки десятника. — Одних тюрьма делает слабее, других, наоборот, сильнее.
— Да уж.
— Некоторые вообще ломаются, особенно под влиянием наркотиков.
— Вы еще раз правы, мэм, на зоне их достать проще, чем на воле.
— Столько свободного времени — под кайфом оно быстрее проходит.
Десятник по-прежнему напоминал готовую к броску кобру, и Толливер забеспокоился, не перегнула ли Лена палку.
— Я тоже прошел через наркотики, — буркнул Коннолли, — и никогда не скрывал. Это зло, самое настоящее зло, оно затягивает, заставляет
— Как быстро все свершилось, — заметила Лена. — И что заставило вас… хм… пересмотреть свои взгляды?
— За год до моего освобождения в тюрьму начал приезжать Томас. Он посланник Божий. Его устами Господь указал мне путь к спасению.
— Томас — это отец Льва?
— Он участвовал в программе помощи заключенным, — пояснил десятник. — Мы, зеки, любим, чтобы все было тихо: ходишь себе в церковь, на собрания — в таких местах не встретишь головорезов, способных спровоцировать своими идиотскими выходками. — Коул рассмеялся, снова превращаясь в добродушного дедушку, каким прикидывался до неожиданной вспышки. — Никогда не думал, что стану религиозным фанатиком. Человек либо живет с Иисусом, либо восстает против него. Я решил восстать, и за этот грех меня ожидала одинокая мучительная смерть.
— Но тут вы встретили Томаса Уорда?
— После инфаркта он сильно ослаб, но тогда был сильным, как лев. Томас, благослови его Господи, спас мою душу и приютил меня после освобождения.
— Кормил три раза в день? — подсказала Лена, вспомнив восторги Коннолли от армейского и тюремного быта.
— Ха-ха-ха! — загрохотал старик и, развеселившись от такого сравнения, ударил ладонью по столу. Листочки разлетелись, и он сложил их аккуратной стопкой. — Пожалуй, можно и так сказать. В душе я был и остаюсь солдатом, только теперь я служу Господу.
— В последнее время ничего подозрительного на ферме не замечали?
— Вообще-то нет.
— Никто из работников не вел себя странно?
— Не хочу показаться легкомысленным, — предупредил он, — но подумайте, какой у нас контингент. Все работники со странностями, иначе бы вообще на ферме не оказались.
— Намек поняла, — кивнула Лена. — Точнее было бы спросить, не вел ли кто-нибудь себя подозрительно? Может, ваши люди занимаются чем-то дурным?
— Ну, в свое время они все занимались чем-то дурным, а некоторые до сих пор продолжают.
— В смысле?
— Представьте, сидит человек в каком-нибудь атлантском приюте и мечтает о смене обстановки. Иногда это последняя надежда на спасение.
— Но спастись удается не всем?
— Некоторым везет, — возразил Коннолли, — хотя большинство, приехав сюда, осознает: к алкоголю и наркотикам они пришли по той же самой причине, что мешает жить нормально. — Он сделал небольшую паузу, но Лене подсказать не дал. — Это слабость, дорогая моя. Хилость души, отсутствие воли… Мы делаем все возможное, чтобы им помочь, но прежде всего люди должны сделать усилие и помочь себе сами.