Без Веры

Седов Б. К.

И я не ошибся. Судьба, похоже, решила хранить меня до последнего и по пути от вокзала не подкинула никаких геморроев. Я ни разу не засомневался в том, куда мы идем. Нам с Кристиной не попался ни один мент. Никто не провожал нас любопытным взглядом. И, наконец, самое главное – тот человек, к которому я так стремился, оказался на месте. Не переехал, не умер, не сел. И охотно принял нас с Крис в качестве постояльцев. А ведь признаться, я поперся сюда наудачу, просто потому, что больше сунуться мне было некуда. И при этом старался даже не думать о том, как много могло измениться с сентября,

когда я был здесь в последний и единственный раз.

Знакомый подъезд со скамеечкой, на которой тогда восседали три местных старухи-наседки, как обозвала их Дюймовочка. Третий этаж. Обитая потрепанным дерматином дверь, ведущая в трехкомнатную квартиру-распашонку. Сиплый звонок…

– Кто там? – раздался низкий прокуренный голос, который с равноценным успехом мог принадлежать как мужчине, так и женщине. И я, сразу узнав его, непроизвольно расплылся в довольной улыбке и облегченно расслабился. Тот, кто мне нужен, был дома.

– Рита?

– Да, я. А кто это?

– Костя, – отозвался я, представив, как сейчас будет поражена моим неожиданным появлением хозяйка. – Помнишь, я гостил у тебя в сентябре? Мы приехали из Кослана с Дюймовкой.

– Коста? – Заскрежетал замок, дверь распахнулась, и на меня, не узнавая, уставилась ставшая, кажется, еще необъятнее Рита. – Коста? – растерянно переспросила она.

– Не боись. Мне пришлось переделать лицо, – поспешил объяснить я, пугаясь, что вот сейчас, в самый последний момент, когда, казалось бы, все на мази, мне вдруг возьмут и дадут от ворот поворот. И ведь, идиот, радостно ломясь в дверь, совершенно забыл о том, что у меня теперь новая внешность и меня никто не узнает. Предстоит еще долго и упорно доказывать, что Костоправ – это я. – Слышала про пластические операции?

– Слышала, – неуверенно пробормотала Рита и посторонилась с прохода, пропуская меня в квартиру.

– Вот мне и пришлось этим воспользоваться. Но я докажу, что я – это, действительно, я. Задавай мне вопросы. Отвечу на все.

– Не надо доказывать, Коста, – вдруг радушно улыбнулась хозяйка и чуть не сбила меня с покалеченных ног, повиснув на мне всем центнером своего веса. – Ну, здравствуй, родной! Дай поцелую! А я ведь еще до того как открыла, узнала тебя по голосу. У меня отличная память на голоса. И к тому же меня предупреждали, что ты можешь опять здесь появиться.

Я прямо остолбенел от этого сообщения. И, отстранившись от жаркой хозяйки, удивленно промямлил:

– Кто?!! Когда?!!

– Была малява из Ижмы, – загадочно улыбнулась Рита. – Насчет того, что скоро соскочишь опять. Вот только на этот раз не с зоны…

Мне оставалось лишь пораженно покачать головой.

– …Разувайся, Коста… Раздевайся, девочка… Тебя как зовут?… Иди в комнату. Не стесняйся.

Я дополз до дивана и, словно подкошенный, рухнул на него совершенно не в силах сделать еще хоть один шаг, произнести еще хоть одно слово. Поверить в то, что я наконец снова обрел свободу.

– …Сейчас, Кристиночка, разогрею покушать. Изголодались, небось? Измучились?

«Вот только надолго ли эта свобода? – устало прикрыл я слипающиеся глаза. – Теперь это зависит уже не от меня. С настоящего момента моей судьбой будет распоряжаться братва. А

мне остается лишь положиться на тех, кому доверю свою дальнейшую жизнь, свою свободу, свою Кристину.

Или уже не мою? – задумался я. – На хрена мне эта отмороженная маньячка? Она свою роль сыграла, помогла мне проложить дорогу на волю. Так не пора ли, девочка, на покой?

Не пора ли и мне на покой? Нет, не на тот, вечный, что я готов уготовить Кристине, а всего часиков этак на…дцать. Ведь я не спал уже больше полутора суток».

Я прислушался, как гремит на кухне посудой Рита, спеша приготовить нам ужин. Посмотрел на Кристину, которая, перехватив мой взгляд, расплылась в счастливой улыбке – этакий ангел… с когтями. И, плюнув на все: пусть дальше будет, как будет, – свернулся калачиком на узком диване.

И сразу заснул.

Наконец-то опять сном вольного человека.

ЭПИЛОГ

– Слышь, ты! Нерусь!

Бавауди опустил на бетонный пол тяжелый мешок, набитый сырыми опилками, и только тогда обернулся на грубый окрик, гулко разнесшийся по пустому цеху.

– Я, что ли?

– Ты, ты. Сюда иди. Быстро!

В широких воротах, в которые мог бы легко заехать лесовоз, широко раздвинув короткие ножки и заложив за спину руки, в позе эсэсовца застыл низкорослый, но злой, как собака, Валера Башка, получивший свое погоняло за непропорционально крупную голову, посаженную на длинную тонкую шею. Дешевая сявка, пацан не пацан, а нечто вроде личного адъютанта при одном из авторитетов – Вове Кассире, смотрящем за тем бараком, в котором когда-то чалился Бавауди, пока его по беспределу не перевели в петушатник.

Ханоев окинул взглядом просторное помещение цеха, которое только что покинула вечерняя смена, подумал, что уборки здесь еще не менее чем на час, и нехотя поплелся к Башке, стараясь хотя бы этой неспешностью выразить остатки своей независимости. Полгода назад он просто послал бы эту наглую обезьяну Валеру подальше, но теперь, низведенный в статус обиженного, не смеет ослушаться даже этой дешевки. Никогда он не рискнет ответить не только зарвавшемуся блатному, но и самому зачуханному доходяге из мужиков. Петушиный барак ломает буквально за несколько дней и самые сильные личности, превращая их в помойные тряпки, о которые может вытереть ноги любой. Хотя сильные личности в обиженку не попадают.

– Давай шевели ляжками! – проявил нетерпение Башка и, сунув в рот сигарету, достал из кармана клифта самодельную зажигалку. – За мной двигай! – Он развернулся и пошагал в направлении столярной мастерской. Бавауди, недоумевая, зачем мог кому-то понадобиться, поспешил следом.

«Если Валера, значит Кассир, – пытался построить он в голове логическую цепочку и вычислить причину такого неожиданного интереса к нему, – а если Кассир, значит, блатные. И, наконец, если в пересменок эти падлы вызывают меня в столярку, значит, либо затевают правило, либо решили отодрать меня в задницу. Хотя второе, навряд ли. Для этих забав у них есть кто помоложе, посимпатичнее. Тогда все-таки остается правило? Вот только не вижу причины для этого. Уже больше трех месяцев, как я прочно опустился на дно. Про меня должны были забыть…»