Без вести пропавшие
Шрифт:
Низкое глинобитное здание, темные глазницы трех небольших окон. Около дверей, вооруженный автоматом моджахед. Автомат висит на левом плече. Моджахед лениво курит сигарету, прислоняясь к дверям. Зрачки его неестественно расширены. Солнечные блики пробегают по его добродушному, заросшему рыжей щетиной, переходящей уже в курчавую бородку, лицу. Неестественно расширенные зрачки, говорят о том, что сигарета его «заряжена» анашой.
— Наверное, нуристанец, — подумал Моммад, скользнув взглядом по добродушному и совсем незнакомому лицу часового. — Похоже, только недавно прибыл.
Но
— Давно пора приступить к уборке, а ты, ленивый ишак, болтаешься непонятно где. — И вынув изо рта сигарету, резким движением попытался ткнуть ею в лицо Моммаду, но промахнулся и уронил на землю. Выругавшись, растоптал ее ботинком, и, качнувшись, пропустил Моммада в дверь.
Уборку Моммад начал с полутемного коридора, из которого шли три двери. Одна в кабинет коменданта лагеря Мушаррафа, другая в кабинет его заместителя Рахматулло, и третья, самая большая, была рабочим кабинетом американских мошаверов (учителей), которые обучали моджахедов военным дисциплинам.
Кабинеты мошаверов и Мушаррафа были закрыты. Поскольку «учебный семестр» был закончен, и курсанты ожидали так называемого выпуска, мошаверы в лагере практически не появлялись, и были, по всей вероятности, в Пешаваре. В Пешаваре находился и Мушарраф, который давно переложил все свои дела на своего заместителя, Именно из приоткрытой двери кабинета его заместителя Рахматулло, Моммад и получил ту информацию, которая и решила дальнейшую судьбу лагеря и всех его обитателей.
Он взял из подсобки веник, и направился в дальний конец коридора, откуда всегда и начинал подметать глинобитный пол. Из-за двери кабинета Рахматулло доносились громкие голоса. Один принадлежал Рахматулло, другой, его заместителю Абдурахмону. Говорил сам Рахматулло.
— Ты все время пытаешься мне доказать, что нет смысла перевозить шурави в горы Кашмира, с угрозой говорил Рахматулло, — ты пытаешься убедить меня, что легче от них избавиться здесь. А ты уверен, что информация об этом не выйдет за пределы лагеря, и снова не станет достоянием какой-нибудь другой американской шлюхи, и не приведи Аллах, Красного Креста!? Кто виноват, когда американцы были в лагере, эта шлюха фотографировалась с шурави? Ты Абдурахмон! Не я ли говорил, что ты делаешь глупость, разрешая шурави встречаться с американцами? А сейчас думаешь во всем обвинить меня! Не выйдет, Абдурахмон!
— Вы не поняли меня, уважаемый Рахматулло, — Абдурахмон говорил глухо, с каким-то непонятным хрипом, — я предлагаю вывезти их в полк Халеда ибн Валеда. Наступило молчание.
— Хорошо, — голос Рахматулло звучал уже без раздражения. — Я согласую этот вопрос с господином Раббани завтра же. И помни, до первого мая, какое-бы решение не принял Раббани, шурави не должно быть в лагере. Все, Абдурахмон. Разговор закончен. Или у тебя есть еще какие-то предложения?
— Нет, — ответил Абдурахмон, и глухо кашлянул, прочищая голос, — просто борьба с неверными мой долг и моя обязанность перед самим Аллахом.
— Не надо мне доказывать свою преданность перед Аллахом, уважаемый Абдурахмон, — донеслось до Моммада, и он явственно услышал, как заскрипел стул, с которого поднимался Рахматулло.
Начавшийся поздно вечером дождь постепенно стихал. Стекло небольшого тюремного окошка,
В призрачном свете из черноты камеры проступали пять человеческих силуэтов. Это был Семченко и четверо его товарищей. Они сидели в дальнем углу и тихо о чем-то говорили.
Из двенадцати находящихся в лагере советских пленных, в камере было только семеро. Абдулло был на территории лагеря и занимался своими делами электрика. В дальнем углу лежит чудом выживший и теперь идущий на поправку Ванька Завьялов. Исломутдин, Азид и еще трое недавно прибывших из Афганистана ребят — в тюрьме, где содержатся пленные афганцы. И хотя в лагере те находятся уже три дня, никто из «стариков» — пленных шурави, их практически не видел. Утром ребят увозили куда-то за пределы лагеря. По возвращении, сразу отправляли в тюрьму. Рассказать о них могли только Азид и Исломутдин. Но и это было нереально. Азид чурался русских, а Исломутдину давно уже никто не доверял.
Информация, которую, сославшись на афганского друга, довел до них Семченко, сначала всех порадовала. Оказывается, в начале мая в лагере ждут представителей Красного Креста. Всех присутствующих охватило радостное возбуждение. Они так давно добивались этой встречи, и наконец-то были услышаны. Однако радость их была преждевременной.
Окинув взглядом размытые темнотой лица товарищей, Николай неожиданно произнес слова, которые, в прямом смысле этого слова, всех шокировали:
— Мне известно, что Красный Крест, с которым мы так давно добивались встречи, знает про нас. И узнал об этом, по всей вероятности, от тех американцев, которые были здесь в январе. Но дело не в этом, — Николай сделал небольшую паузу, — а в том, что администрация лагеря и ее пакистанские покровители хотят убедить этот Красный Крест, что информация, которой они располагают — ошибочна. Они хотят скрыть факт нашего здесь нахождения, и сейчас решают, что предпринять. Или на время переправить куда-нибудь, или просто ликвидировать. Второй вариант для них, конечно же, более приемлем. Помните, как говорил Иосиф Виссарионович?»… нет человека — нет и проблемы». Вот такие дела, мужики. И поверьте, информация точная…
Повисло гнетущее молчание. Нарушил его одноглазый Крамаренко, такой же высокий и плечистый, как Семченко, но очень худой, еще не совсем оправившийся после недавней «встречи» с Абдурахмоном.
— Мужики, — произнес он дрожащим от волнения голосом, — мы же еще не покойники. Что вы все сразу скисли? Давайте думать, что нам нужно делать. Так же нельзя, сидеть и ждать, когда тебе будут делать харакири…
— Может все-таки, нас куда-то переведут в новое место? А? — Прозвучал неуверенный голос Кольки Федорова, невысокого, щуплого, похожего на подростка, с багровыми ожогами на лице, пленного.
— Как же, перевели, — хмыкнул его сослуживец по Афганистану, Трукшин. — Переведут, только на тот свет.
— Николай, — посмотрел он на темнеющий в самом углу силуэт Семченко, — ты у нас главный, давай предлагай, что делать. Нам терять нечего. Неужели не ясно, что всех нас ждет капут…
— Все высказались? — выждав паузу, спросил Николай. — Или еще кто-то желает? Нет? — Тогда у меня к вам один вопрос: «Все читали книги, или смотрели фильмы о войне? Я имею ввиду Великую Отечественную…»