Без знаков препинания Дневник 1974-1994
Шрифт:
Потом потребовал для подписания. Ему подали лист, на котором был один лишь заголовок.. Пушкина интересовало, как в этом случае поступил государь. «А очень просто, — поведал ему чиновник. — В рожу дал, и совершенно заслуженно». «Что же все-таки диктовал вам Павел?» — допытывался у него Пушкин. «Хоть убейте, сказать не могу... Я так был напуган, что ни одного слова не запомнил...» Пушкин потом назовет Павла «врагом коварства и невежд». Захочет писать его историю и Л.Н. Толстой, он так и скажет: «Я нашел исторического героя». Но поскольку Бог не дал ему на это жизни, мы довольствуемся Массоном.
В довершение своих записок он приводит еще один анекдот. «В бытность великим князем Павел был столь щепетильным
101
Речь идет о русском императоре Павле I и баварском короле Людвиге II, о котором поставлен фильм Л. Висконти.
Возможно, кому-то из актеров повезет, и «русский Гамлет» все-таки появится на нашем экране: не карикатурный, не трафаретный. Пусть повезет Олегу Меньшикову — от души ему этого желаю.
февраль 9 Поток сознания: «Вольтер»
Сцепа с Александром пока не дается. С чем я к нему выхожу?.. Киевская артистка Будылина сама себе отвечала: «С чем, с чем?.. С подносом!» Ей легче было... Отчего все-таки такое раздражение на Вольтера? Да, в книге подчеркнуты слова: «Царя убили, и слава Богу!» Улика? Александр отвечает, что бабушка подчеркнула. Но речь пока только о «Бруте». Когда же дойдут до «Кандида», его осенит сразу: это же Екатерины знак, ее любимая книга!
Все, что сопутствует распространению вольности — Вольтер, идеи, — будет безжалостно им искореняться: «Да, знаю, знаю все — и то, как бабушкины внучки спят и видят во сне... права человека, а того не разумеют, что в оных правах дух заключается сатанинский, уготовляющий путь Зверю, Антихристу...» О правах какого человека идет, как правило, речь, когда всплывает эта тема? Равноправие на этой земле в принципе невозможно: чем обыкновенное и серее человек, тем больше прав ему требуется. Чем неординарнее — тем в больший конфликт с серостью он втягивается. К равенству (но только на словах) стремились и большевики. И вот в один прекрасный день свершилось то, от чего предостерегал Павел: явились Зверь и Антихрист со своими правами... Одевальщица после одной из репетиций говорит мне: «Светлый человек был Павел Петрович... Сколько б для Руси еще сделал!..» Для этого только две вещи и требовались: чтобы народ не был так туп и чтобы поспел в Петербург Аракчеев. Он всего на два часа опоздал... Успей он, Россия, возможно, пошла бы другим путем.
История людей ничему не учит — это правда. Не только через столетия, но и уже на следующий день. Те, о ком более всего пекся Павел, будут праздновать его смерть и свои новые права. «Весь город пьян — в погребах ни бутылки шампанского. А на улицах народу — тьма-тьмущая!.. Все обнимаются, целуются, как в Светлое Христово Воскресение». Мысль Павла подтверждается: нет общих прав и нет общей правды — кроме Господней. Права переходят из рук в руки — от побежденного к победителю. Последний недолго ими потешится.
Вижу, как оживился Л.Е. Хейфец: «Тут ведь можно и усилить, когда он о правах человека... Из ХУШ века — в наш...» Постойте, Леонид Ефимович... Пускай те, кто сегодня сидят в зале, кто за свои права борются, попытаются сами дойти... Павловские прожекты, конечно, далеки от тех, что сегодня слышатся с трибун. От Андрея Дмитриевича Сахарова, к примеру. Но не забывайте, что их два столетия разделяют. Два столетия!.. И потом — так ли уж далеки? То, что мы сегодня называем «невмешательством во внутренние дела другого государства», звучало еще в ответе Павла Наполеону Бонапарту: «Я не говорю и не хочу пререкаться ни о правах человека, ни о принципах различных правительств, установленных в каждой стране. Постараемся возвратить миру спокойствие и тишину, в которых он так нуждается». Вот как — спокойствие и тишину!
Нужно еще иметь право говорить о правах человека, заикаться о них. Вот после Павла, наверное, Сахаров первый, кто по-настоящему имеет такие права.
февраль 14
Юра придумал хороший вечер к дню рождения Пушкина. В этом году Александру Сергеевичу — 190! Это было под маркой Фонда культуры в Зале Чайковского (благотворительно) и имело резонанс. Достоинство этого вечера — импровизационность. Все готовилось за несколько дней и ради одного раза. Помню, как появился Володя Васильев на первой репетиции, лузгая семечки. Примета плохая, но все обошлось. Я читал «Домик в Коломне» — всю философскую
часть, а собственно сюжет о Параше разыгрывался уже в опере Стравинского. Мне понравился там монолог мамаши про покойницу Феклу. Как померла стряпуха, так в хозяйстве запустение... Дел никому не передала, вот и сидим... Очень современно. Музыка временами похожа на джаз... Во втором отделении — «Сказка о попе...» на музыку Шостаковича. Ударный номер: Васильев — Балда. Я — за попа и от автора, но и мизансцены делал: веревку крутил, щелбаны получал. В общем, поучаствовал в балете — с Васильевым полечку станцевал. Кости до сих пор болят. Нам бы лет по двадцать сбросить... На даче встретила меня председатель кооператива: «Видела... видела, как ты выкозюливал». Суждение народа.
март 15 «Вольность»
— Это мраморная копия Лаокоона... Мне доставили ее из Рима. Впрочем, если интересуешься — тут целая скульптурная группа...
Он вел меня по своему замку, с удовольствием демонстрируя внутреннее убранство — картины, залы и даже опочивальню. Его переполняла гордость за это великолепие.
— Сооружено по моим чертежам... Какие чертоги! Не правда ли, здесь лучше, чем в Зимнем? Нет этого женского духа... маменькиного...
Все это время, пока мы шли, я мог разглядеть только его спину. Несколько раз он оборачивался, но на мне своего взгляда не задерживал — растворял его в своем любимом Фрагонаре или Клоде Берне. К тому же нас разделял еще плотно висевший туман, и множество шандалов с зажженными свечами не помогали его рассеять. Во дворце не просохли стены и было... не очень уютно. Плафоны, обивка, которые расписывал хозяин, меня мало занимали по той причине, что я никак не мог разобраться: как и с какой целью я сюда попал? Не то чтоб подать голос, — даже кашлянуть от пропитавшей меня сырости я не смел. Остановились мы в кабинете.