Безальтернативная история
Шрифт:
На слове «майдан» Холодов вздрогнул, поняв, что дядя Митяй употребил его не в значении «площадь». Потом вспомнил, что мемлингвисты часто адаптируют старые эпохи, чтобы мемтуристы чувствовали себя комфортно, и им не резали слух постоянные «гой еси», «житие мое» и разные «аки-паки». Но часто мемлингвисты юного поколения при адаптации перебарщивают, и прошляки древней эпохи начинают вворачивать в речь современные термины и жаргонизмы.
Из своей засады Виктор разглядел, как Игнатьев, закончив обшаривать толпу совромером, двинулся вдаль через торговые ряды. Прошмыгнув мимо столыпинофилов дяди Митяя с Николенькой, Холодов осторожно двинулся вслед за националистом. Неизвестно, боженька благословил или местный Гидрометцентр, но жара стояла ужасная. Страшно хотелось пить, тем более
Под лёгкое треньканье далёких балалаек и выкрики зазывал из ярмарочных балаганов, Виктор быстро двигался сквозь торговые ряды, стараясь не упустить Игнатьева и, в то же время, не попасться ему под совромер. Благо, силовая подкачка помогала преодолевать сопротивление толпы без особых усилий. Националист порой оглядывался, и Холодов моментально прятался за розовыми свиными окороками, кадками с икрой, связками балыка, бочками с маринованной стерлядкой, гирляндами домашних свиных колбасок, мясных рулетов или гор тульских печатных пряников. Продавцы косились на подозрительного бородатого малого, но Виктор немедленно реагировал. «Во имя господа и во благо России» — говорил он, крестился и прижимал палец к губам. Услышав о боге и России, суровые продавцы моментально таяли и вежливо крестились в ответ.
Ближе к торговому дому стали появляться мемтуристы. В других эпохах, где побывал сегодня Виктор, мемтуристами и не пахло. Значит, лето тринадцатого года пользуется популярностью: желающих посмотреть Россию, которую мы потеряли, очень много. Вероятность столкнуться в мемориуме двум группам туристов крайне мала. Если их разделяет одна миллионная доля секунды, то они уже друг друга не увидят. А Виктору попалось на глаза уже трое. Значит, плотность туристического потока в эту эпоху очень большая. Есть популярные эпохи, куда мемтуристы лезут как мухи на варенье. Ещё следует учесть тех погруженцев, которые сейчас незримо присутствуют в режиме бога. Любого начинающего мемтуриста поначалу это пугает — что его в любой момент могут увидеть невидимые погруженцы. Ему потом и в реале начинает казаться, что за ним незримо следят тысячи глаз. Это называется синдромом боязни всевидящего ока.
В голове Виктора неожиданно раздался голос оператора мемсвязи. Холодов спрятался за широкими спинами трёх мирно беседующих празднично одетых рабочих, только что отоварившихся в торговых рядах, и вполголоса отозвался.
— Витя, это Бурлаков, — раздался в голове голос полковника. — Догнал Игнатьева?
— Почти, — уклончиво ответил фатумист. — Ты мешаешь.
Полковника было плохо слышно, потому что рядом стоящие рабочие громко разговаривали. Самый рослый разглагольствовал:
— Эх, жизнь пошла, братцы, просто сахарная! Сроду не думал, что можно так хорошо жить на Руси!
— Царю-батюшке скажи спасибо! — отвечал другой с двумя здоровенными осетрами под мышками. — Разве в какой другой стране рабочий ест каждое утро на завтрак осетринку?
Третий громко смеялся:
— Каждый день осетрина надоест! Я вот по утрам лёгкий завтрак предпочитаю: креветки или омлет из страусиных яиц.
Виктор, досадливо покосившись на гурманов, зажал уши, чтобы лучше слышать Бурлакова.
— Тут нам позвонили из Общества по защите прав прошляков, — говорил тот из кабины мемсвязи, это было слышно по характерному эху. — Там обреалились двое из какой-то квазиславянской альтерны. Парень с девкой. Так вот, они говорят, что у них заправлял всем волхв Густояр. Девица рассказала, что слышала беседу волхва с «богом». Бог называл Густояра Игорем, а тот «бога» — Владимиром Степановичем. По всем признакам Густояр — это Игнатьев. Отдел регистрации
— Как смогли твои парень с девкой обреалиться из альтерны? — удивился Холодов. — На моей памяти такое было раза три, не больше.
— Парень шустрый попался, Игнатьева-Густояра скрутил и заставил обреалить их с девицей.
Виктор больше поразился ушлости не парня-прошляка, а Общества по защите, которое моментально загребло в свои сети свежеобреаленных молодых людей. Холодов знал эту либеральную организацию, которая постоянно устраивала пикеты и митинги, требуя уравнять в правах реальных людей и прошляков. Либералы вообще любят всех равнять со всеми: белых с неграми, нормальных с извращенцами, умных с тупыми (альтернативно одарёнными), совров с прошляками. Как водится, организаторов в Обществе было раз в пять больше чем подзащитных прошляков — типичные либералы: болтливые, трусоватые и нервно-истеричные.
Виктор отнял ладони, и разговор рабочих снова потёк в уши.
— Приходил один, говорит, хозяев надо скинуть, — бубнил под ухо рослый. — А зачем мне их скидывать, если я нашего мастера, Фрола Кириаковича, уважаю?
— И заводовладелец, Карл Оттович Кейних, тоже редкой души человек, — вторил ему рабочий с осетрами. — Кормилец наш. Дай ему бог здоровья и процветания!
— Все эти марксисты — пьяницы и неудачники, — разглагольствовал третий. — Если жизнь не сложилась, так пойди в церковь, помолись, свечку поставь. Зачем же смуту устраивать? Нам не нужны великие потрясения!
Холодов, едва не выругав болтунов, отошёл в сторону, потому что Бурлакова почти не было слышно. И тут Виктор заметил, что Игнатьев подошёл почти к самому торговому дому, на котором висел огромный плакат «Мы кормим российской пшеницей пол-Европы!». Запутавшийся Холодов так и не смог понять, обработали тринадцатый год националисты или он был таким, лубочно-патриотическим, изначально. Зажав уши, фатумист бросился в погоню. Добежав до площади перед торговым домом, Виктор чуть не потерял националиста в толпе. Потом, разглядев его чуть ли не в конце площади, Холодов, извиняясь направо и налево, быстрым шагом двинулся вслед. Мельком он успел заметить, что публика изменилась. Теперь в толпе преобладали гимназистки с нежным румянцем, подтянутые юнкера, бравые офицеры, солидные господа в сюртуках.
Бурлакова он опять не расслышал, так как окружающая публика мешала разговорами, что зажатые уши не помогали:
— Ах, вчера мы у Мими играли в фанты. Серж, такая душка! Когда мне ручку целовал, так занятно краснел!..
— У Таточки на именинах мы вальсировали с Анатолем. Он меня ангажировал, проказник!..
— …а он мне, я ненавижу царя! А я ему, не смей, подлец! И хлоп по мордам!
— Как вы грубы, Алексис! Не уподобляйтесь, голубчик, хамам! Негоже русскому подпоручику такими словами…
— После дня ангела мы с маман и папа поедем на воды…
Колесо обозрения, казалось, возвышалось прямо над головой. По мере приближения становилось видно, что оно чудовищных размеров.
Виктор продолжал настойчиво пробираться сквозь толпу под звуки военного духового оркестра, играющего вальсы, вероятно, Шуберта. Иногда оркестр глушился колокольным звоном, исходящим от многочисленных златокупольных соборов, окружающих площадь. Увидев впереди огромный рекламный щит «Посети единственный в этой эпохе луна-парк!», Холодов разглядел под ним Игнатьева. Тот направлялся в парк, и Виктор понял его замысел: в луна-парке развлекаются в основном мемтуристы, совры, поэтому националист рассчитывал затеряться среди них. Едва не сбив с ног торговку французскими булками, Холодов рванул к парку развлечений. Многие меминженеры приукрашивают неинтересные эпохи, чтобы повысить посещаемость: вносят элементы приключений в жизнь исторических персонажей, повышают эпичность битв и сражений. Есть даже профессионалы хистаниматоры, задача которых — развлекать мемтуристов в какой-нибудь скучной эпохе, устраивать разные интересные мероприятия вроде королевской охоты или гладиаторских боёв. Видать, тринадцатый год в России — эпоха и без того интересная, если меминженеры решили обойтись тривиальным луна-парком.